Имя Боричь сопоставляется с топонимом «Боричев увоз» в Киеве. Ссылки на дворы и угодья киевских бояр обычны в летописи. «Боричев увоз» назван уже в событиях того же 945 г.: древлянские послы к Ольге «присташа под Боричевым в лодьи». Бытовал этот топоним в Киеве до XII в., когда он упоминается в заключительных строках «Слова о полку Игореве». Боричев ввоз находился на склоне Старокиевской горы, в непосредственной близости от княжеского «града Киева». Вероятно, здесь же, по соседству с княжеской резиденцией, стоял и «Боричев двор». Ввоз был важной коммуникацией, которая связывала город на горе с устьем Почайны, речной гавани Киева. Он, безусловно, служил значительным источником боярского дохода. Видимо, здесь же находилась и старинная переправа через Днепр, тот самый «перевоз Киев», который дал основания для известной топонимической легенды о Кие-«перевозчике». Опровергая ее, летописец тем не менее отметил, что «седяше Кий на горе, где же ныне увоз Боричев» (ПСРЛ, 1926: Т. 1, Лаврентьевская летопись, стб. 55, л. 15; стб. 9, л. 4).

Новое имя, вместе с владельцем, утвердилось за перевозом и «увозом» вряд ли ранее середины X в. Из письменных источников больше ничего о деятельности Борича в Киеве нам не известно. Однако контекст этой неизвестной нам деятельности освещен с достаточной полнотой.

Древлянских послов в 945 г. предали мучительной казни в непосредственной близости от двора Борича. Вполне правомерно предположение, что и он принял участие в экзекуции: яму для древлян вырыли буквально у него за усадьбой. Наверное, Борич с другими знатными «киянами» (а не только Свенельд и Асмуд) руководил карательной экспедицией Ольги в Древлянскую землю, во главе каких-нибудь «людий Руския земли». Не зря ведь две трети древлянской дани Ольга назначила Киеву, его боярам.

Два года спустя Ольга кодифицировала государственные поборы на севере, в Новгородской земле. У нас нет данных о непосредственных исполнителях этой акции. Но характерный почерк землевладельческой знати позволяет и здесь предположить участие если не самого Борича, то социально очень близких ему людей.

В середине 960-х гг. Святослав и Свенельд, а с ними «вои многи и храбры» уходят в далекие походы. В Киеве остается Ольга с боярами. Ощущается своего рода поляризация сил молодого господствующего класса. На одном полюсе – Святослав и его воинственные соратники, варяг Свенельд. На другом – безымянные «кияне», Претич во главе «людий оноя страны», а возможно – и Борич, представитель полянского, киевского боярства. Вероятно, из родов, выдвинувшихся в последние десятилетия IX в.; после гибели местной княжеской династии он завладел «выморочным» племенным имуществом (выгодными городскими угодьями, переправой); утвердился (как и Претич) во главе территориальной организации, связанной и с распределением податей, и с военными отношениями, и с торговлей (в Царьграде он блюдет именно торговые интересы «людий Руския земли»). Вероятно, он должен был стать и одним из сторонников (по крайней мере потенциальных) христианства: «русь» 945 г. уже делилась на язычников и христиан, поддержавших позднее крещение Ольги. Эта боярская знать, посягавшая на племенные земли, освященные вековыми языческими обычаями, вряд ли была тверда в вере отцов и дедов (ср. Добрыню, то утверждавшего в Новгороде перунов кумир, то низвергавшего его). Словом, в противоположность героическим хищникам, рыщущим бесстрашно в поисках «чюжея земли», перед нами рачительный, оседлый, может быть даже благочестивый феодальный хозяин. В 940-х гг. он скромно держится в хвосте киевской знати, замыкая список варяго-русских послов, но два-три десятилетия спустя именно эта боярская знать станет главной политической силой Руси. Именно такие вот Боричи создавали густую сеть из «многих тысяч боярских вотчин, составлявших устойчивую основу русского феодального общества» (Рыбаков, 1982: 430). Не зря имена новых владельцев закрепляются на столетия. Будущее Руси – за Боричем, Претичем, Добрыней.

Союз с этой боярской знатью княжеской власти стал основой дальнейшего развития феодального Древнерусского государства. Десятинная церковь на Старокиевской горе, заложенная три десятилетия спустя после запустения Самвата, «соль и слава» которого полегла в походах Святослава, воплощала не только торжество новых идей, но и новых, феодальных норм эксплуатации. Фундамент ее, и не только в буквальном смысле, стоял на срубных гробницах Борича и его современников русов середины – второй половины X столетия.

Среднеднепровская Русская земля была ядром этой, феодальной Киевской державы. Здесь достигли расцвета новые формы раннефеодальной древнерусской культуры: так, мечи «местных», русских типов (в том числе изделие «коваля Людоты») сосредоточены в пределах «Русской земли» Среднего Поднепровья (Кирпичников, 1966: Вып. 1, № 82–84, 86, 87 по каталогу). Именно здесь концентрировались новые силы и средства, и прежде всего отсюда исходили социальные, политические, культурные импульсы, определявшие со времен «каганата росов» на протяжении ІХ – ХІІ вв. ход, направление, сферы русско-скандинавских отношений. Варяги на Руси в той или иной мере оказывались участниками строительства грандиозного государственного организма, цели и средства которого были подчинены общественным потребностям восточного славянства, и с ними должны были согласовывать свои цели, иногда в ущерб себе, дружины викингов.

В конце X – первой половине XI в. градостроительная инициатива великокняжеской власти охватывает центральную часть Киева, где создаются монументальные кварталы в кольце укреплений «Города Владимира» и «Города Ярослава». Апогей великокняжеского урбанизма достигается к 1040-м гг., когда ансамбль киевских православных храмов завершается постройкой каменного Софийского собора. Практически единовременное сооружение храмов Св. Софии в двух других важнейших центрах на Пути из варяг в греки, в Полоцке на Двине и в Новгороде на Волхове, было, с одной стороны, новым, наиболее полным и впечатляющим выражением общерусского и трансконтинентального значения этой главной государственной магистрали (через поколение, в начале XII в. запечатленной во Введении «Повести временных лет» как профетический путь по Руси апостола Андрея Первозванного). С другой стороны, храмы Св. Софии в Киеве, Полоцке, Новгороде соотносили эти главные городские центры Киевской Руси с наивысшим, сакрализованным проявлением эталона тогдашнего урбанизма – Св. Софией Константинополя.

Византийский урбанизм Царьграда и Корсуня не только оставался на протяжении всей ранней русской истории высшим эталоном и соревновательным образцом (общеизвестно определение Киева как «соперника Константинополя» у Адама Бременского, что свидетельствует о высокой эффективности развития древнерусского урбанизма на Пути из варяг в греки). Сами эти византийские центры развивались под ощутимым воздействием интенсивных международных и внутренних связей Руси, осуществлявшихся по системе восточноевропейских речных магистралей, и в первую очередь по Днепровско-Волховскому пути.

В наибольшей мере это относится к раннесредневековому Херсонесу, который вплоть до расцвета Киева в конце X – первой половине XI в. являлся крупнейшим, если не монопольным, городским центром для всей Восточной Европы ІХ – Х вв. (Якобсон, 1959: 5). Однако и сама столица Византии, Константинополь, после глубокого упадка и кризиса VIII – начала IX в. с установлением трансъевропейских коммуникаций через Русь со странами Северной Европы вступает