«Преступник по страсти – это обычно человек из благополучной семьи и честной жизни, под давлением какого-то великого незаслуженного зла сам восстановил в отношении себя справедливость»[8].

Мистер Хью К. Уир в «Угрозе полиции» приводит дело Джима Флаэрти, преступника по страсти, который вместо спасения обществом превратился в пьяницу и рецидивиста, разоренного и нищего, и в результате пострадала семья.

Более жалкий тип – Арчи, жертва из романа Бренда Уитлока «Нарушение равновесия», величайшего американского разоблачения процесса зарождения преступности. Арчи даже больше, чем Флаэрти, доведен до преступления и смерти жестокой бесчеловечностью окружения и беспринципным преследованием правоохранительной машины. Арчи и Флаэрти – лишь два примера из многих тысяч, демонстрирующие, как юридические аспекты преступности и методы борьбы с ней способствуют возникновению болезни, подрывающей всю нашу социальную жизнь.

«Преступник по невменяемости на самом деле может считаться преступником не больше, чем ребенок, поскольку он находится в том же состоянии, что и младенец или животное»[9].

Закон уже признает это, но только в редких случаях самого вопиющего характера или когда благосостояние обвиняемого позволяет ему воспользоваться роскошью преступления по невменяемости. Стало довольно модно быть жертвой паранойи. Но в целом «самодержавие закона» по-прежнему продолжает со всей суровостью своей власти наказывать невменяемых преступников. Так, мистер Эллис цитирует статистику доктора Рихтера, показывающую, что в Германии сто шесть сумасшедших из ста сорока четырех невменяемых преступников были приговорены к суровому наказанию.

Случайные преступники «представляют, безусловно, самый большой класс наших заключенных, а следовательно, представляют наибольшую угрозу общественному благополучию». Какая причина заставляет огромную армию представителей человеческого рода совершать преступления, предпочитая отвратительную жизнь в тюремных стенах жизни на воле? Конечно, эта причина должна быть железным хозяином, который не оставляет своим жертвам пути к бегству, ибо самый развращенный человек любит свободу.

Эта страшная сила обусловлена нашим жестоким социальным и экономическим устройством. Я не думаю отрицать порождающие преступность биологические, физиологические или психологические факторы, но едва ли найдется продвинутый криминалист, который не признал бы, что социальные и экономические воздействия – это самые безжалостные, самые ядовитые микробы преступности. Допустим даже, что существуют врожденные преступные наклонности, тем не менее верно, что эти наклонности находят богатую пищу в нашем социальном окружении.

Существует тесная связь, утверждает Хэвлок Эллис, между преступлениями против личности и ценами на алкоголь, между преступлениями против собственности и ценами на пшеницу. Он цитирует Кетле и Лакассана, первый из них рассматривал общество как готовящее преступление, а преступника как инструмент, его совершающий. Второй считает, что «среда культивирования преступности – социальная среда, а преступник – это микроб, элемент, обретающий значимость только тогда, когда находит среду, позволяющую ему дойти до кондиции, в каждом обществе есть преступники, которых оно заслуживает»[10]. Самый «благополучный» индустриальный период лишает рабочего возможности зарабатывать достаточно, чтобы поддерживать здоровье и бодрость. А поскольку благополучие – состояние в лучшем случае воображаемое, то к сонму безработных постоянно добавляются тысячи людей. Эта огромная армия бродит с востока на запад, с юга на север в поисках работы или еды, и все, что они находят, – это работный дом или трущобы. Те, у кого осталась искра самоуважения, предпочитают открытое неповиновение, предпочитают преступление изнуряющему, униженному положению бедности.

По оценке Эдварда Карпентера, пять шестых уголовных преступлений состоят в том или ином нарушении прав собственности, но это слишком заниженная цифра. Тщательное расследование покажет, что девять преступлений из десяти прямо или косвенно связаны с нашими экономическими и социальными беззакониями, с нашей системой безжалостной эксплуатации и грабежа. Нет такого глупого преступника, который не признал бы этот ужасный факт, хотя и не смог бы объяснить его.

Сборник криминальной философии, составленный Хэвлоком Эллисом, Ломброзо и другими выдающимися людьми, показывает, что преступник слишком остро чувствует, что именно общество толкает его на преступление. Один миланский вор сказал Ломброзо: «Я не граблю, я просто беру у богатых лишнее, кроме того, разве адвокаты и торговцы не грабят?» Убийца писал: «Зная, что три четверти общественных добродетелей – это трусливые пороки, я подумал, что открытое нападение на богатого человека будет честнее осмотрительного сочетания мошеннических действий». Другой написал: «Меня посадили за кражу полудюжины яиц. Министры, ворующие миллионы, получают почести. Бедная Италия!» Образованный каторжник сказал мистеру Дэвитту: «Законы общества созданы для того, чтобы сохранить власть за богатыми, тем самым лишив большую часть человечества его прав и возможностей. Почему они должны наказывать меня за то, что я брал примерно такими же средствами у тех, кто взял больше, чем имел право?» Тот же человек добавил: «Религия лишает душу независимости, патриотизм – это глупое преклонение перед миром, ради которого благополучие и покой жителей принесены в жертву теми, кто на этом наживался, в то время как законы страны, сдерживая естественные желания, вели войну с явным духом закона наших существ. По сравнению с этим, – заключил он, – воровство – это благородное занятие»[11].

Воистину, в этих словах куда больше мудрости и правды, чем во всех юридических и моральных книгах общества.

Если микробы преступности – это экономические, политические, моральные и физические факторы, как общество противостоит ситуации?

Методы борьбы с преступностью, несомненно, претерпели ряд изменений, но главным образом в теоретическом смысле. На практике общество сохранило первобытный мотив в отношениях с преступником, то есть месть. Оно также усвоило теологическую идею, а именно наказание, в то время как законные и «цивилизованные» методы заключаются в сдерживании или терроре и реформах. Вскоре мы увидим, что все четыре способа полностью провалились и сегодня мы не ближе к решению, чем в темные века.

Естественный импульс первобытного человека нанести ответный удар, отомстить за обиду устарел. Вместо этого цивилизованный человек, лишенный мужества и отваги, возложил на организованную машину обязанность отомстить за свои обиды, глупо полагая, что государство имеет право вершить то, на что у него больше нет ни мужества, ни последовательности. «Верховенство закона» – вещь разумная, оно не опустится от примитивных инстинктов. Его миссия носит «более высокий» характер. Правда, оно до сих пор пронизано теологическим беспорядком, который провозглашает наказание средством очищения, или опосредованным искуплением греха. Однако юридически и социально закон предусматривает наказание не только как причинение боли преступнику, но и как устрашающее воздействие на других.

Какова же реальная основа наказания? Представление о свободе воли, представление о том, что человек всегда свободный деятель добра или зла, если он выбирает последнее, его нужно заставить заплатить цену. Хотя эта теория давно опровергнута и