приговор, но, слушая ваш вердикт, я, по крайней мере, буду удовлетворен тем, что ранил нынешнее общество, это проклятое общество, где нередко один человек швыряется деньгами, на которые можно прокормить тысячи голодных семей, бесстыдное общество, позволяющее немногим монополизировать все общественное богатство, а у сотен тысяч несчастных бедняков нет даже куска хлеба, что бросают собакам, и целые семьи, лишенные самого необходимого, сводят счеты с жизнью.

Да, господа, если бы правящие классы могли спуститься вниз к этим несчастным! Но нет, они предпочитают оставаться глухими к их мольбам. Видимо, сама судьба неудержимо влечет их, как королевскую власть в XVIII веке, в пропасть, которая поглотит их, ибо горе тем, кто, считая себя высшими существами, присваивает право эксплуатировать тех, кто ниже их! Наступает момент, когда народ, больше не рассуждая, поднимается, как ураган, и сметает все перед собой. И мы увидим насаженные на пики окровавленные головы.

Среди эксплуатируемых, господа, есть два рода людей. Одни не понимают, кто они такие и кем могут быть, считающие, что они рождены быть рабочими и довольствоваться тем немногим, что им дают в награду за их труд. Но другие, напротив, думают, учатся и, оглядываясь вокруг, видят общественные беззакония. Разве они виноваты, что у них не затуманен взор и они страдают при виде страданий других? Они бросаются в бой и становятся носителями народных чаяний.

Господа, я принадлежу ко второму разряду. Куда бы я ни поехал, где бы я ни был, везде я встречал несчастных, согбенных под игом капитала. Везде я видел те же раны, вызывавшие у меня кровавые слезы, даже в отдаленнейших уголках Южной Африки, где, как мне казалось, уставший от болезней цивилизации человек может отдохнуть под сенью пальм и заняться изучением природы. Но даже и там, и еще яснее, чем где бы то ни было, я видел, как капитал высасывал кровь из несчастных рабов, словно вампир.

Затем я вернулся во Францию, где мне было суждено увидеть, как ужасно страдала моя семья. Это было последней каплей, переполнявшей чашу терпения. Устав вести такую горькую и подлую жизнь, я бросил бомбу в тех, кто в первую голову ответствен за социальные бедствия.

Меня упрекают, что эта бомба ранила многих. Позвольте мне, между прочим, заметить, что, не убивай и не громи буржуа во время революции, они, возможно, до сих пор пребывали под игом дворянства. С другой стороны, представьте всех убитых и раненных в Тонкине, Мадагаскаре и Дагомее, прибавьте сюда тысячи и миллионы несчастных, умирающих на фабриках, в шахтах и повсеместно, где крутятся мельничные жернова капитала. Еще добавьте умирающих от голода – причем с согласия наших депутатов. Как мало рядом с этим значат ваши упреки.

Верно, что одно не уничтожает другое, но не защищаемся ли мы, не отвечаем ли на наносимые нам сверху удары? Я прекрасно знаю, мне скажут, что для защиты притязаний народа мне следовало ограничиться словами. Но что вы хотите! Нужен громкий голос, чтобы глухие услышали. Слишком долго они отвечали на наши голоса заточением, веревкой, ружейными залпами. Не обольщайтесь, взрыв моей бомбы – это не только вопль мятежника Вайяна, но вопль всего отстаивающего свои права класса, который скоро от слов перейдет к делу. И не сомневайтесь, принимаемые законы не помогут. Идеи мыслителей не остановить, как в прошлом веке все правительственные силы не могли помешать Дидро и Вольтерам распространять в народе освободительные идеи, так все существующие правительственные силы не помешают Реклю, Дарвинам, Спенсерам, Ибсенам, Мирбо распространять идеи справедливости и свободы, которые уничтожат предрассудки, удерживающие массы в невежестве. И эти идеи, радостно встречаемые несчастными, будут расцветать бунтами, подобными моему, до того дня, когда исчезновение власти позволит всем людям свободно организовываться по собственному желанию, когда каждый сможет наслаждаться результатами своего труда и когда эти нравственные недуги, называемые предрассудками, исчезнут, позволив людям жить в гармонии, не желая ничего, как только изучать науки и любить своих ближних.

Господа, я заканчиваю и утверждаю, что общество, где наблюдается такое социальное неравенство, как у нас, где мы ежедневно видим самоубийства вследствие нищеты и голода и повсеместно процветающую проституцию, общество, в котором главные здания – казармы и тюрьмы, – такое общество необходимо как можно скорее преобразовать, ибо в противном случае ему в самом ближайшем будущем грозит исчезновение с лица земли. Слава тому, кто так или иначе служит этой цели. Именно эта идея привела меня к единоборству с правительством, но, поскольку в этом поединке я своего врага только ранил, теперь он нанесет мне ответный удар.

Господа, мне абсолютно все равно, к какому наказанию вы меня приговорите, ибо, глядя на вас глазами разума, я не могу не улыбаться, видя, как вы, затерянные в материи атомы, мыслящие лишь потому, что у вас есть удлинение спинного мозга, присваиваете себе право судить одного из своих сограждан.

Как мало значит ваше собрание и ваш приговор в истории человечества, и как мало история человечества значит в том несущемся в бесконечности вихре, которому суждено исчезнуть или, по крайней мере, преобразиться, чтобы заново начать ту же историю и тот же процесс, – вечная игра космических сил, постоянно возрождающихся и преобразующихся».

Кто посмеет сказать, что Вайян был невежественным, скверным человеком или сумасшедшим? Разве его ум не обладал поразительной ясностью и способностью анализировать? Неудивительно, что лучшие интеллигенты Франции высказались в его защиту и направили президенту Карно петицию с просьбой смягчить смертный приговор Вайяну.

Карно не пожелал слышать никаких просьб и требовал больше фунта мяса, он требовал жизни Вайяна, а затем произошло неизбежное. Президента Карно убили, а на ручке кинжала убийца многозначительно выгравировал

ВАЙЯН!

Санто Казерио был анархистом. Он мог бежать и спастись, но остался и встретил свою участь.

Мотивы убийства он изложил так просто, достойно и непосредственно, что невольно вспоминается трогательный отзыв о Казерио учительницы из его сельской школы Ады Негри, известной итальянской поэтессы, назвавшей его милым нежным растением, слишком тонким и чувствительным, чтобы вынести жестокости этого мира.

«Господа присяжные, я не собираюсь защищаться, но хочу только объяснить свой поступок.

С ранней юности я начал понимать, что современное общество организовано скверно, настолько скверно, что каждый день многие несчастные мужчины кончают жизнь самоубийством, оставляя женщин и детей в ужасающе бедственном положении. Тысячи рабочих ищут и не могут найти работу. Бедные семьи просят еды и дрожат от холода, они страдают от величайших лишений, малыши просят у несчастных матерей еды, а матери не могут им ничего дать, потому что