Шрифт:
Закладка:
Надо заметить, что дамы ненавидели друг друга волчьей ненавистью и почти не скрывали этого. В продолжение всего пира хозяйка ударными недомолвками давала понять гостям, что таких шпрот и такого вина никак не найти на вечеринках, кои устраиваются враждебными ей гуриями.
Пока мужчины под звуки "Нас двое в Бунгало, и больше нам не надо никого" выпивали и тревожили вилками зеленую селедку, жены с изуродованными от злобы лицами сидели в разных углах, как совы днем.
Зубврач Петькин продолжал извечный цикл охотничьих рассказов. Весь смысл их сводился к тому, что на охоте приятно и даже необходимо пить водку. Ничего больше от врача нельзя было добиться.
— Ну вот-с, — иронически сказал Вздох-Тушуйский, — вы только что изволили сказать, что раздавили эти самые две полбутылки… Ну, а дальше что?
— Дальше? А дальше я и говорю, что по зайцу нужно бить крупной дробью… Ну, вот. Проспорил мне на этом Григорий Васильевич диковинку… Ну и вот, раздавили мы диковинку и еще соточкой смочили. Так было дело.
Вздох-Тушуйский раздраженно хмыкнул.
— Ну, а зайцы то? Стреляли вы по ним крупной дробью?
— Вы подождите, не перебивайте. Тут подъезжает на телеге Донников, а у него целый "гусь" запрятан, четвертуха вина…
Петькин захохотал, обнажив светлые десны.
— Вчетвером целого "гуся" одолели и легли спать, тем более — на охоту чуть свет выходить надо. Утром встаем. Темно еще, холодно. Одним словом, драже прохладительное… Ну, у меня полшишки нашлось. Выпили. Чувствуем — не хватает. Драманж! Баба двадцатку донесла. Была там в деревне колдовница такая — вином торгует…
— Когда же вы охотились-то, позвольте полюбопытствовать?
— А тогда ж и охотились… Что с Григорием Васильевичем делалось! Я, вы знаете, никогда не блюю… И даже еще мерзавчика раздавил для легкости. А Донников, бродяга, опять на телеге укатил. "Не расходитесь, — говорит, — ребята. Я сейчас еще кой-чего довезу". Ну, и довез, конечно. И все сороковками — других в "Молоте" не было. Даже собак напоили…
— А охота?! Охота! — закричали все.
— С пьяными собаками какая же охота? — обижаясь, сказал Петькин.
Вдруг хозяйка взвизгнула, выбежала в соседнюю комнату и через пару минут вернулась оттуда в новом костюме. На ней была голубая куртка с белыми отворотами. Такие же отвороты украшали ее голубые брюки. Сшито все было из ткани, употребляющейся на теплую подкладку к папахам.
Лица женщин позеленели.
Мужчины задумались о нелепом аристократизме мадам Молокович и погрустнели.
Лишь затюканный Молокович-муж на несколько секунд преобразился. Его глаза засверкали сумасшедшим огнем. Он победоносно поглядывал на гостей. Сама же мадам Молокович поглядывала на Остапа. Но так как она при этом вертелась, то вскоре потеряла равновесие и упала на колени к пьянице Петькину.
— Почему же никто не танцует? — заорал Петькин. — Где пиршественные клики? Где энтузиазм?
Но так как кликов не было, Петькин схватил мадам Молокович за плечи и потащил ее танцевать.
На танцующую пару все смотрели с каменными улыбками. Гражданка Петькина соорудила улыбку Горгоны-Медузы.
— Скоро на дачу пора! — сказал Дартаньянц, подумав.
Все согласились, что действительно пора, хотя точно знали, что до отъезда на дачу еще оставалось месяца два-три.
К концу вечера, когда водка была вся выпита, Вздох-Тушуйский, как всегда, подпортил настроение разговором на политическую тему. И, как всегда, выдав новость десятилетней свежести.
— Ну как вам нравится Китай? Они скоро всю Хэнань себе заберут, эти кантонцы. Не хотел бы я теперь оказаться в этом английском сеттльменте.
— Англичане же сволочи, — буркнул Петькин, — так им и надо. Они всегда Россию продавали.
Дартаньянц сочувственно пожал плечами, как бы говоря: "А кто Россию не продавал?"
— Ой! — воскликнула девица Быкова. — Я ничегошеньки не понимаю. Какое все же у нас интеллигентное общество!
Молокович-муж в политических прениях принципиально не участвовал, и это Остапу в определенном смысле понравилось.
— В наш век, — грустно сказала мадам Молокович, — интеллигентного человека редко встретишь.
— Да, уж не часто, — подтвердил зубврач Петькин, потирая руки и как будто желая спросить то ли: "На что жалуетесь?", то ли: "Может быть что-то осталось выпить?"
— Встретишь редко, — заметил Вздох-Тушуйский.
— Редко, — мотнул головой Дартаньянц.
— Встретишь, — вздохнула Быкова, устремив страстный взгляд на Бендера. Ее серьги, похожие на большие колокола, призывно закачались.
— А может быть, сыграем во что-нибудь? — вдруг спросил Остап. — во что-нибудь интеллигентное?
— Сыграем, сыграем! — все оживились. Лица покрылись задорным румянцем. Глаза засверкали, как звездочки. — А во что?
— Ну, например… — Бендер на секунду задумался, а потом быстро объяснил ассамблее нехитрую "Угадайку".
— Дартаньянц, выйдите из комнаты, — скомандовала мадам Молокович. — Да смотрите, не подслушивайте у двери.
Киноаспирант гордо пожал плечами и удалился.
Ассамблея долго шушукалась. До Бендера долетали слова: "Сократ, Наполеон, Чайковский". Потом Петькин торжественно открыл дверь.
— Войдите. Смотрите только, не больше десяти вопросов.
— А он в самом деле известный человек? — подозрительно осведомился аспирант. — Я не обязан знать каких-нибудь химиков.
— Не беспокойтесь. Даже грудные дети знают. Но имейте в виду, мы отвечаем только "да" и "нет". Ну, задавайте.
— Могу вам сказать сразу, — торжественно заявил Дартаньянц. — Иисус Христос.
Петькин захохотал и, как дитя, захлопал пухлыми руками.
— А вот и не угадали. Осталось девять вопросов.
— Русский?
— Нет.
— Француз?
— Нет.
— Немец?
— Нет.
Дартаньянц побледнел.
— Англичанин?
— Нет.
— Ит…итальянец?
— Нет.
Дартаньянц с отчаянием посмотрел на потолок.
— Он вел войны?
— Д-да. То есть нет. Не вел.
Осталось только три вопроса.
— В таком случае, это Иисус Христос. Вы меня обманываете.
Он не русский, не француз, не немец, не англичанин и не итальянец. Войн не вел. Значит, ясно — Иисус Христос. А вы мне голову морочите.
— Да говорят вам, что никакой не Иисус Христос. Что вы прицепились к нам со своим Иисусом Христом! Осталось два вопроса.
Дартаньянц напрягся.
— Грек?
— Грек, — ответил Петькин упавшим голосом.
Дартаньянц схватился за голову. Победа была близка.
— Поз-звольте, — бормотал он, — какой же есть знаменитый грек? Гм… Знаю! Гаргантюа!
— Нич-чего подобного! Спиноза.
— Спиноза?
— Спиноза.
— Значит, по-вашему, Спиноза — грек?
— Грек. Древний грек.
— А я вам говорю, что древний римлянин.
— Опомнитесь, Дартаньянц. Он типичный грек. Вы всегда так, когда проигрываете. Или жилдите или придираетесь.
— А может быть еще скажете, что Спиноза — еврей?! — не унимался Дартаньянц.
— Будет, будет, господа, — примиряюще сказал
