Шрифт:
Закладка:
— Не-ет… — покачал головой Протокотов. Он наконец разделался с засовом. — Как же насчет дубликата, Остап Ибрагимович?
— Сделаем, — ободряюще сказал Бендер. — Причем бесплатно. Как жертве стихийного бедствия со взломом.
Однако дубликат Протокотовым не понадобился.
Целый день Силантий Арнольдыч таскал вещи обратно на Плющиху. Таскал сам, надрываясь под тяжестью этажерок и винтовых табуретов.
Останавливаясь на лестнице отдохнуть, он снимал старомодное золотое пенсне и испуганно мигал серенькими ресницами.
Глава 9.
Московские ассамблеи
Мадам Молокович проснулась поздно, в первом часу. Муж давно уже был на службе. В комнате было отвратительно. На столе громоздилась оставшаяся после ужина грязная посуда (мадам Молокович поленилась ее вымыть и оставила до утра, когда придет домработница). На стульях валялись юбка, чулки и бюстгальтер. На диване лежал корсет, похожий на летательную машину Леонардо да Винчи. Угол одеяла съехал с постели на пол. В раскрытой дверце зеркального шкафа отражалось опухшее после сна лицо и гривка неестественно желтых стриженных волос. На затылке просвечивались корни волос природного цвета — черные.
— Ню-ура! — крикнула мадам Молокович. — Ню-ур!
— Иду-у!
И в комнате появилась домработница Нюра. На лице ее было выражение напряженного страха и преданности.
— Подымите сторы, — сказала мадам Молокович. — Да подождите, не топайте ногами, как лошадь. Сначала уберите посуду. Да не гремите вы подносом… Гос-поди, несчастье мое… Подождите, говорят вам! Поставьте посуду на место.
Нюра повиновалась.
— На рынке были?
— Были, — покорно ответила Нюра.
— Принесите сдачу. Да погодите, господи, горе мое, куда вы уходите?.. Сначала посчитаем. Сколько я вам вчера дала? Пять рублей?
— Пять.
— Что же вы купили?
Нюра привычно загнула шершавый, как наждачная бумага, указательный палец. Началось самое мучительное- утренние расчеты.
— Да погодите вы, господи, не болбочите, как индюшка, ничего понять нельзя. Так, значит, мясо один рубль шестьдесят копеек, да двенадцать копеек лук — один рубль восемьдесят две копейки, да один рубль девяносто копеек масло — будет два рубля девяносто копеек. Что вы еще брали? Телятину? Телятина — девяносто? Значит, два девяносто да девяносто будет три рубля девяносто копеек. Да тридцать восемь копеек подсолнечное… Сколько же это будет? Три рубля девяносто копеек и тридцать восемь копеек — четыре рубля тридцать восемь копеек. Все?
— Все, — сказала Нюра и вздохнула. — Больше ничего не брали.
— Значит, — высчитывала мадам Молокович, хмуря жирный лобик, — я вам дала пять рублей, а вы истратили четыре рубля тридцать восемь копеек. Значит, сдачи — пятьдесят восемь копеек. Давайте деньги и принесите мой ридикюль. Он там, под кофточкой… Что же вы стоите, как лошадь? Вам говорят!
Но Нюра не двигалась с места. Она ошеломленно смотрела на стенку, оклеенную прекрасными розовыми обоями со следами раздавленных клопов.
— У меня гривенник сдачи, — произнесла она, с трудом шевеля губами.
— Гос-поди! — воскликнула мадам Молокович. — У нее гривенник сдачи! Откуда же гривенник, когда должно быть пятьдесят восемь. Вы что покупали?
Счеты возобновились.
— Телятина — девяносто, — считала Молокович, — да мясо рубль шестьдесят, итого — два девяносто. Да рубль девяносто масло. Будет четыре девяносто. Да тридцать восемь копеек подсолнечное — пять тридцать восемь. Да двенадцать копеек лук — пять сорок восемь… Погодите! Сколько я вам давала? Пять? А вы истратили пять сорок восемь… Как же вы могли истратить пять сорок восемь, если я вам дала пять? Ну ладно, потом сосчитаемся. Горе мое!.. Заберите грязную посуду и давайте чай!
И мадам Молокович вытащила из-под одеяла пухлые волосатые ноги.
Трудно приходится интеллигентной женщине в наше суровое время.
Мадам Молокович часто жалуется на жизнь. Она — женщина интеллигентная. Она — тонкий, нежный организм, который не выносит нынешних треволнений и после того, как ей приходится защищать свои права (а случается это довольно часто), она неделями чувствует себя совершенно разбитой. Муж очень любит свою Анжелику. Однако ей он надоел. Она охотно ушла бы от него. Но к кому? Ведь настоящих людей нету.
Мадам Молокович томно потянулась и выглянула в окно. Во дворе, скрестив на груди руки, стоял управдом. Дворник Афанасий что-то горячо ему доказывал. "Господи! — вскрикнула Анжелика Молокович. — Остап Ибрагимович, душечка". Она подкрасила толстые потрескавшиеся губы, быстро, но основательно, попудрилась и бросилась к двери, едва не сбив Нюру с чайным подносом в руках.
— У нас бывает, — щебетала мадам Молокович, повиснув на руке Остапа, — небольшой, но хорошо подобранный кружок друзей. Я с детства всегда подбираю людей по принципу интеллигентности. Вы знаете, в последнее время интеллигентный человек — это такая редкость, такая редкость! Вот, например, зубной врач Петькин. Это же какой-то аристократ духа. В его присутствии просто страшно становится: какая эрудиция, какой самоанализ, какая тонкость в знаниях. Или Вздох-Тушуйские. Они на всех премьерах в театре бывают и вообще большие любители искусства. А Дартаньянц! Талант, положительно талант. Сейчас он участвует в съемке картины "Чресла недр". Девица же Быкова просто красавица. Приходите к нам на ассамблею. Петькина послушаете. С Вздох-Тушуйским о театре поговорите, у Дартаньянца узнаете много нового о киноискусстве. Смотрите, не влюбитесь только в девицу Быкову! Так придете?
— Разумеется! — Остап галантно поцеловал пухлую руку мадам Молокович. Неизвестно почему, но в составленном Бендером списке "кандидатов" Молокович-муж стоял под номером "один".
За день до этого Сеня валялся на кровати в ботинках. Он жмурился и улыбался. Остап смел с валенок снег, снял шубу и долго стоял, опершись плечом о косяк двери, разглядывая соседа по квартире. Наконец он не выдержал:
— Послушайте, Сеня, вам так мало нужно для счастья, что снова и снова задаешь себе вопрос, не является ли мой друг молодым, полным сил идиотом?
Сеня так сладко потянулся и заурчал, что если бы у него вдруг появился хвост и он выскочил в окно, Остап нисколько бы не удивился. На дворе стоял март.
— Ошибаетесь, Остап Ибрагимович, ошибаетесь. За те два часа, что вы играли со слесарями в салочки, я написал новый колоколамский рассказ, за которым…
— М-да… оперился. Пора, пора на вольные хлеба, — сокрушенно протянул Остап. — Курьером в какую-нибудь редакцию.
— Точно, Остап Ибрагимович! Рассказ, за которым будут охотиться редакции самых упитанных журналов. Можно прочитаю? Ладно?
— Вообще-то я предпочитаю рассказы о приключениях миллионеров…
— Есть! Есть кое-что и на эту тему! А сейчас слушайте. Идею подал мосье Молокович: по-моему, уже весь дом знает, что он пролетарского происхождения…
Пролетарий чистых кровей
Колоколамцы не
