здесь та, что им приходится собирать остатки прожитого дня: все бумажки, ломаные папиросные коробки, тряпье, слетевшую с чьей-то ноги рваную калошу — весь мусор и конские яблоки, оставленные за день на улицах двумя миллионами московского населения и многими тысячами лошадей…

Второй существенной чертой Афанасия, дворника кооперативного дома на Шаймоновской улице, помимо меланхоличности, была вопиющая безынициативность. Будучи помноженной на патологическую честность, она давала обильную пищу для культурного веселья скучающих в нерабочее время жильцов. Дело в том, что всякий валяющийся на вверенном ему пространстве предмет, представляющий, по мнению Афанасия, высокую материальную или духовную ценность, тотчас отправлялся на дознание в кабинет управдома.

"Что сыскал, Афанасий?" — ехидно осведомлялся, бывало, старик Нимурмуров, поглаживая огромную пыльную бороду, похожую на детские штанишки. (Утверждали, что из его бороды однажды выскочила мышка.) Денно и ношно он смолил самокрутки на завалинке, которую собственноручно соорудил у родного подъезда. На вопрос Нимурмурова из окон, предвкушая развлечение, высовывалось не менее полудюжины жильцов. Афанасий останавливался, собирался с мыслями, долго кряхтел, затем предъявлял зрителям смятый лист из "Огонька" с репродукцией "Данаи". "Вот — женщина красивая, потерял кто-то". "Что ж ты Остапа Ибрагимовича тревожишь, неси сразу в Третьяковку", — предлагал бухгалтер Ситников. "Дак ведь вечер уже", — отвечал простодушный Афанасий. "Тогда предложите Вайнторгу", — советовала Протокотова.

Но тут старик Нимурмуров, не отрывая переливающегося взгляда от полнотелой Данаи изрекал что-то совершенно непотребное:

— Жила у нас в поселке одна красавица, полная такая. К ней ходил один горбун, совсем негодный для этого человек. Он семьсот рублей жалования получал. Пищу она всегда ела знаете какую? Швейцарский сыр, кильки. Ну, тут приехал один француз. На нем желтые сапоги, — Нимурмуров вытянул ногу и показал ребром ладони сапоги гораздо выше колена, — рубашка чесучовая. Горбун, конечно, все понял, приходит и спрашивает ее: "Пойдешь со мной?" Она говорит: "Не пойду". Тут он ее застрелил. Потом побежал на службу, сдал все дела и сам тоже застрелился. Стали ее вскрывать — одна сала!

После этого лица у жильцов перекашивались и окна с треском закрывались.

Служебное помещение Остапа находилось в полуподвале. Сначала он хотел превратить свой кабинет в оазис культуры. Но затем решил следовать неписанному стандарту: портрет за спиной, искусственная пальма справа, несгораемый шкаф слева, мягкое кресло для себя и жесткие неудобные стулья для посетителей. Табличку "Чувствуйте себя как дома" он заменил на "Не курить, не сорить", а от былой роскоши осталась только картинка с видом Рио-де-Жанейро.

Остальную часть полуподвала занимала красная комната, в которой к сегодняшнему дню было проведено свадеб — одна, поминки — одни, общих собраний жильцов — три, летучих собеседований — пятнадцать, лекций — одна, прочих видов групповых работ — восемьдесят четыре.

Лекция имела место вчера. Но вот уже 15 минут Бендер озабоченно чесал затылок и никак не мог занести в журнал культпросветработы ее тему. Сам он на лекции не был. До его кабинета из соседней красной комнаты лишь однажды донеслись слова лектора: "На сегодняшнее число мы имеем в Германии фашизм", и звонкий голос Сени: "Да это не мы имеем фашизм! Это они имеют фашизм! Мы имеем на сегодняшнее число советскую власть".

Лектор, Попугаев Никанор Павлович, был Остапу знаком и противен.

… Когда Бендер, ворвавшись в кабинет председателя жилтоварищества, товарища Годунова, принялся убеждать последнего в необходимости наложения давно назревших и перезревших резолюций, он вдруг услышал за спиной тусклый голос:

— Ваш папа случайно не был стекольщиком?

От неожиданности Остап уронил пресс-папье, которым поигрывал перед лицом председателя жилтоварищества, и медленно обернулся.

У стены сидел рыжеусый человек с оловянными глазами. На коленях у него стоял огромный рыжий портфель с оловянными застежками.

— Вот что, любезный, — Остап вразвалочку двинулся к рыжеусому, — если вы любите наблюдать интимные сцены, то так и скажите: вы, мол, мне мешаете, отодвиньтесь. Что же касается вашего вопроса, то отвечаю: мой папа не был стекольщиком. Он был прямым потомком трапезундских императоров по происхождению и контрабандистом по призванию. Когда я родился, он уже рубил камни на каторге в сирийской пустыне и я не привык, чтобы всякие…

— Не беда, — ошалевший от страха Попугаев выпалил давным-давно заученную на "не привык" реплику. — Потерпите сорок лет, а там привыкнете.

Остап потянулся за стулом.

Отдышавшийся наконец от пресс-папье председатель жилтоварищества бросился между ними.

— Познакомьтесь, Остап Ибрагимович. Это наш районный лектор, Попугаев Никанор Павлович. Он у нас первый весельчак, — нервно сказал председатель, — похлопывая Попугаева по плечу. — Зубастый. Так и режет.

— Ну уж и весельчак, — потупился Попугаев, — так. Середка на половинку.

— Хотите чаю, товарищи? — примиряюще предложил хозяин кабинета.

— Нет, спасибо, я уже отчаялся. Я вот лучше папироску возьму. Люблю, знаете ли, папиросы фабрики Чужаго… Хе-хе… — казалось, Попугаев мог говорить только затасканными остротами. Остапу захотелось вскрыть этого человека, как арбуз. Захотелось узнать, есть ли у него что-нибудь там, за рыжими усами и оловянными глазами.

— Ну, Никанор Павлович, выпейте все-таки чаю. Вы ведь любите вприкуску.

— Лишь бы не вприглядку, — вяло отозвался Попугаев.

— Ну так вали отсюда! — бросил Остап и потащил товарища Годунова к столу.

— Наше вам с кисточкой, — залепетал Попугаев, пятясь к выходу. — Бувайте здоровеньки, как говорят хохлы.

…Потуги Остапа прервал деликатный стук в дверь. На пороге появился Афанасий и у Остапа заныло там, где и положено заныть.

— Вот, кто-то обронил вчерась на лекции, — Афанасий осторожно положил на стол книгу. Это была "История российской дипломатии". Недавно, наткнувшись с Сеней на книжный развал, Остап видел точно такую же, но его внимание отвлек "Новейший справочник управдома". Когда он оглянулся, книги уже не было.

"Предусмотрительный жилец, — подумал Остап, увидев закладку, — полкниги одолел за лекцию. Ай уандер, кого же еще, кроме меня, может интересовать история российской дипломатии?"

Благодаря толстой картонной закладке книга открылась еще до того, как предчувствие успело оформиться в подозрение: "Вечером того же дня российский посол граф Средиземский потребовал безотлагательной встречи с посланником ее величества…" Фамилия "Средиземский" была едва заметно подчеркнута карандашом.

Управдом сердечно поблагодарил дворника, а через несколько минут на стенах дома, в подворотне и у детской песочницы появилось объявление:

Граждане жильцы!

Если кто обронил вчера на лекции зеленую книгу, или видел, кто ее читал и мог обронить (название не указывается с целью избежания присвоения), просьба безотлагательно сообщить управдому.

Граждане, проявите комсознательность! Построим новый быт!! Нам чужого не надо!!!

Подпись: Управдом

Вечером, унылый и смиренный, Бендер вернулся домой.

— Остап Ибрагимович, где же вы пропадали? Меня приняли в "Приключенческое дело"!

— Жилец Изаурик,