Н и к о д и м о в а. Вы? Здесь? Кто вам позволил?

Д а р ь я. Нашего одного, из цеха, на Невском бригадмильцы прихватили — за узкие брюки. На завод написали: «Сорняк! Мусор! Стиляга! Черт те кто!» А он, мальчонка этот, в четырнадцать лет, в блокаду, моим сменщиком стоял, медаль имеет! Хроменький он у нас…

Н и к о д и м о в а. Больная Кладницкая, я требую…

Д а р ь я. Ты слушай! Хроменький паренек-то — хочется ему быть покрасивше, вот и все дела. Так мы всем цехом пошли — вломили им такого «стилягу» — до сих пор чешутся!

К а т я. Дарья Власьевна…

Д а р ь я. Помолчите обе! Я говорю: люди — не шмотки, с ними полегче, а то пробросаемся!..

Н и к о д и м о в а. Ну, вот что…

Д а р ь я. Тихо-тихо! Я сей же час — в такси и на койку. Ты не волнуйся: у меня все обставлено в лучшем виде!

Н и к о д и м о в а (встает). Разве вы не знаете, что ваше заболевание — результат неоднократного воспаления легких? Как же вы можете! Как смеете?!

Д а р ь я. Ухожу, ухожу! Нету меня здесь! Тю-тю!.. Только ты себя не казни понапрасну: на войне чего не было, сама подумай…

Н и к о д и м о в а. Я сейчас же позвоню в больницу, чтобы за вами выслали машину. (Решительно идет к телефону, набирает номер.)

Д а р ь я. Так нет же меня! Тю-тю!.. (Кате.) А ты — тоже мне: «Не понимаю»! Э-эх!.. (Поспешно выбегает из квартиры.)

К а т я. Куда?.. (Бежит за ней и кричит.) Дарья Власьевна! Тетя Даша! Вернитесь! Это же ребячество какое-то!.. (Возвращается и говорит Никодимовой.) Все. Ушла.

Н и к о д и м о в а (вешает трубку). Катя, я вас прошу: никогда не потакайте ей. Положение Дарьи Власьевны крайне серьезное… Более, чем серьезное… (Уходит, пошатываясь.)

Звонит телефон.

К а т я (в трубку). Я уже ответила: оставьте нас в покое с вашим Берлином!.. Какая Роза Тельман? Совесть у вас есть — бросаться таким высоким именем? (Резко вешает трубку.)

Входит  Е л и з а в е т а, сверкающая новой шубой и благополучием.

Е л и з а в е т а. Катюша, человечек родной! Что мимо бежишь? Или не узнала?

К а т я. Лиза? Извини. Тут только что был странный звонок. Берлин, Роза Тельман… Безобразничает кто-то.

Е л и з а в е т а. Ну и что? Кто она, эта Роза?

К а т я. Тельман, Лиза! Лиза, ты же не на луне живешь, ты не можешь не знать, кто такая Роза Тельман!

Е л и з а в е т а (смеясь). Катя, я Бальзака только позавчера читать начала. Ну, не убивать же теперь!

К а т я. Как твое здоровье, как малыш?

Е л и з а в е т а. О муже не спрашиваешь?

К а т я. Подразумеваю.

Е л и з а в е т а. Гордая ты… Ну, ничего. У тебя своя гордость, у меня своя. Как живу?.. А, если честно сказать, люблю я тебя, хоть мы и разные люди.

К а т я. Спасибо. Я, в общем, тоже… Так что малыш? В садике?

Е л и з а в е т а. Хотела бы отдать, ну что ты! Мой стал в дверях. «Костьми, говорит, лягу! Мой ребенок — мое воспитание. Иначе через пять-шесть лет он мне с чужих голосов такое напоет — цветы завянут». Так что я теперь — при наследнике. С работы пришлось уйти, но от общественности в наше время отрываться не след — так я в домкоме и в родительской общественности. Ничего — уважают.

Звонит телефон.

К а т я (берет трубку). Слушаю вас… Да, это наш номер… Какой Париж?!. Да что вы в самом деле! (Кладет трубку.) Чудеса у нас, как видишь…

Е л и з а в е т а. А может, и вправду — Париж? Знаешь, я тут недавно с самим Радж Капуром за руку здоровалась. Ей-богу! В Летнем саду. Поздоровались, он мне такое галантное внимание оказал… прямо при супруге… Как думаешь, ничего потом не будет?

К а т я. В международном плане — ничего, не беспокойся. Хочу тебя спросить. Дай слово не обижаться, Лиза.

Е л и з а в е т а. Даю. Хотя не знаю, о чем скажешь.

К а т я. О комнате.

Е л и з а в е т а. Тебе, что ль, понадобилась моя комната?

К а т я. Мне? Нет. Я ведь теперь в бывшей манежниковской. А вот Никодимовой с ребятами… Хорошо ли держать такую площадь, когда живешь в отдельной квартире, все удобства?

Е л и з а в е т а. Я бы не держала. Муж меняться намерен. Для расширения. У нас ведь и район не очень — хочется центральнее, в старом Питере. Мы ради этого не регистрируемся.

К а т я. А ты не боишься?

Е л и з а в е т а. Чего?! Пусть он боится. Лучше меня не найдет. А у тебя с Игорем так и не сладилось?

К а т я. У меня и не разлаживалось.

Е л и з а в е т а. Я об официальном браке говорю, Катюша.

К а т я. У нас и другого не намечалось. Мы с Игорем — как брат и сестра.

Е л и з а в е т а. Странные попались мужики. Один живет бобылем, другой и вовсе с глаз пропал.

К а т я. Ты — о Манежникове? Так до сих пор ничего о нем и не слыхала?

Е л и з а в е т а (смеется). Откуда же? Всего один вечер я была в него влюблена, да он об этом и не догадался.

К а т я. Может быть, случилось видеть где-нибудь в городе?

Е л и з а в е т а. Нет. Видать, низко для него стоим. Как она, Дарья-то наша?

К а т я. В больнице.

Е л и з а в е т а. Надо бы разузнать. Где она лежит?

К а т я. У Антонины Васильевны. Только в другом отделении.

Е л и з а в е т а. Дай мне адресок — я заеду… Только моему — ни слова. Он Дарью на дух не переносит…

К а т я. Я же с ним не общаюсь. Можешь не тревожиться.

Е л и з а в е т а. Сегодня встретишься. Он за мной заедет. У него теперь персоналка: заведующий собесом — благодетель стариковский. Не знаю уж, в чем там у них дело, но он у меня все больше на стариков негодует. Жалоба на жалобе. У них время есть — чего ж не пописать?

К а т я. Лиза… Скажи мне, ты — счастлива?

Е л и з а в е т а. Н-да-а… Поймала… (После паузы.) Черт его знает, если по совести сказать, какое оно, счастье наше. За свою жизнь я то ли его так и не увидела, то ли оно менялось раз пять.

К а т я. Любишь?

Е л и з а в е т а. Смотря кого. Ребенка люблю: я оказалась, знаешь, матерью-психопаткой, кто бы мог подумать. А его… Привыкла. Другого и не надо. Раньше снился по ночам другой какой-то, неведомый, вовсе не похожий ни на первого, ни на второго. А теперь все больше детство снится, мама-покойница, отец. Кажется, и в самом деле, старею… Почему ты спросила?

К а т я (подошла к радиоле, включила приемник, поймала фортепианную музыку). А я счастлива. Странно, правда? Тревожусь до смерти, плачу по ночам, запросы посылаю — бестолковые запросы. На них приходят холодные, даже злые ответы: нет, мол, такого человека — Николая Гавриловича Манежникова — точно его с планеты выселили! А я люблю… И — вот же глупость какая! — счастлива. Странно. Да?

Е л и з а в е т а. Шут его знает, может, и не странно. Надо спросить тех, кому подфартило с настоящей любовью. (Всплакнула.) Эх, жизнь-то ведь одна! Не так мы ее хотели прожить…

К а т я. Война все-таки…

Е л и з а в е т а. Что на войну валить? Война войной, а человек человеком.