Онлайн
библиотека книг
Книги онлайн » Классика » Рассказы - Лазарь Осипович Кармен

Шрифт:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 19 20 21 22 23 24 25 26 27 ... 69
Перейти на страницу:
негр.

— Нет?! Не надо. Плевать на вашу черную нацею. Проваливай! Спокойной ночи — гуд найт.

— Good night! — И кок, пыхтя трубкой, зашагал прочь по направлению к тавернам.

IV

Шкентель отдохнул, пожевал табак, отчего по телу у него разлилась приятная теплота, сунул уголок плитки в рот дремлющему Витьке и зашагал вперед бодрее.

— Вот и вагоны! — вырвалось у него с облегчением.

Счетом восемь, они развернулись хвостом в десяти шагах от моря. Крыши и бока у них сверкали от массы насевшего льду и снега.

Шкентель выбрал один — средний.

Этот вагон, хотя и был наполовину набит снегом и с открытыми по обеим сторонам дверцами, отчего ветер гулял внутри свободно, тем не менее Шкентелю он показался лучшим.

Здесь Шкентель нашел солому и две циновки.

Выбрав из вагона снег, Шкентель устроил из соломы и циновок в углу постель и уложил Витьку.

Тут Шкентель спохватился. Через открытые дверцы вагона ветер наносил снег. Снег таял и ручейками стекал под подстилку Вити.

И Витя, ощущая под собой влагу, ерзал, дрожал и барабанил зубами.

— Холодно? — спросил корзинщик.

— Холодно! — процедил мальчик.

Тогда корзинщик в отчаянии сорвал с себя хламиду и укрыл ею Витьку.

Но что оставалось делать дальше?

Ветер продолжал наносить снег.

Злой, он, видно, решил доконать их. Он не покидал их и в вагоне.

Шкентель осатанел.

— Постой, уж я тебя выживу! — заскрипел он зубами.

Надо было закрыть дверцы, и Шкентель принялся за работу. Ухватившись обеими руками за дверцы, он стал их сильно дергать. Но они не поддавались. Они крепко примерзли.

Тогда Шкентель отыскал гвоздь и стал им оббивать лед.

Тяжело приходилось Шкентелю.

Ветер, как бы догадываясь об его замысле, дул резче. Несколько раз он вырывал гвоздь из его посиневших пальцев, залеплял ему снегом глаза и опрокидывал его навзничь.

Слезы выступили на глазах у корзинщика.

Нет, не осилить было ему ветра. И он сдался. Промерзший, с перекошенным от мороза лицом и весь синий-синий, Шкентель вернулся к Вите.

Он подсел к нему на корточки и стал растирать снегом его белые и точно окаменевшие ноги.

Витя, казалось, не чувствовал, как растирает его Шкентель. Он не шевелился.

— Витя, дружок, товарищ! — задергал его корзинщик.

Мальчик вяло и на минуту открыл глаза и тотчас же закрыл их.

Шкентель не знал, что делать.

— Витя, — стал он его опять дергать, — слушай, я тебе расскажу сказку.

И он стал рассказывать глухо, с трудом выдавливая каждое слово:

— «Жил да был не в нашем царстве, не в нашем государстве…»

Но Шкентель тотчас же осекся, так как заметил, что Витя не слушает его.

В душу его стало закрадываться тяжелое предчувствие.

— Витя, — задергал он сильнее, — открой глаза, вставай!

Ответа не последовало.

— Вставай, — зашептал уже с отчаянием в голосе Шкентель, — милый мой, дружок, шарик! Да ну, брось, чего бабишься? Скоро лето. Лед растает. Порт откроется. Закружатся опять чайки. Ну и заживем же мы с тобой, уйдем отсюда. В Киев уйдем… А табаку хочешь?! — И он стал совать ему, за неимением чего другого, табак.

Но Витя ничего не хотел.

Он в последний раз открыл стеклянные глаза и равнодушно остановил их на корзинщике.

«Ничего мне теперь не нужно», — говорили эти глаза.

А Шкентель не подозревал истины, страшной истины и продолжал развивать свои планы.

— Схожу я с тобой, Витька, в Киев. И непременно сходим пешком. Пешком лучше. Будем спать в поле и слушать жаворонков. В Киеве у меня — баба. Славная она, хотя и бросила меня и живет с другим. Она торгует фруктами. Родной матерью тебе будет. Приголубит она тебя. Оденет, причешет и посылать в школу будет… Витя, чего же ты не отвечаешь?… А… так вот что, — схватился он за голову и с громким воплем припал к трупу, — умер, умер!!.

Шкентель пролежал с минуту над трупом, потом вскочил и, высунувшись наполовину из вагона, крикнул не своим голосом в упор ветру:

— Сюда, стра-аж-ник!

РАССКАЗЫ О ПЯТОМ ГОДЕ (1905–1917)

Река вскрылась

I

Наконец-то! Он — в Петербурге.

Прошлой неделей только он лежал в Женеве, в больнице, больной, задыхающийся от кашля. В большие окна, позолоченные ярким солнцем, глядели живописные горы, а сейчас он здесь, на Невском…

Погода отвратительная.

Небо от края до края задернуто грязной половой тряпкой и лениво сыплет на голову крупный мокрый снег, который под ногами тает и разводит лужи.

Все покрыто влагой — улицы, дома, фонари, извозчики, пешеходы, и во всех магазинах светятся бледные огни.

Петербургская погода. Как хорошо было в Швейцарии!

Голубое небо, ослепительное солнце, зеленые долины, горы, озера, птицы, букет свежих альпийских роз на ночном столике.

А как его упрашивал профессор остаться еще хотя бы на два дня!

— Noch ein Paar Tage!

Но Иван не соглашался.

Довольно он сидел сложа руки! Стыдно наслаждаться швейцарскими идиллиями! На родине идет освободительное движение, все поднялось, все встало, все отряхнулись от многовековой спячки, все фабричные рабочие, приказчики, ремесленники, гимназисты, крестьяне, и сейчас там необходимы силы.

Профессор — добрый эльзасец с большой лысиной и почтенной бородой, глядя на его восторженное лицо, сказал со вздохом:

— Юный, честный друг. Я понимаю ваше душевное состояние. Верьте — будь я моложе, я полетел бы вместе с вами. Нет ничего приятнее, как умереть за свободу… Поезжайте с богом.

И вот он здесь! После двухлетнего отсутствия.

Мокрый снег тает у него на лице, светлых усах и короткой бородке, заползает ему на шею, сырость добирается до его больных легких, но он не замечает всего этого.

Он счастлив.

Но где все это, о чем передавалось с таким волнением из уст в уста за границей, — необыкновенный подъем в массе, где она, эта бастующая и протестующая публика?!

В слякоти, в тумане, по обеим сторонам Невского, в конце которого чуть-чуть намечен водянистыми красками могучий Исаакий, спокойно двигались петербуржцы.

Знакомые лица!

Вот плетется бритый и засушенный чинуш; прошел с олимпийским величием на упитанном лице актер; широко шагает курсистка в плоской черной шляпе, гладком саке, с очками на коротком носу и с пачкой злободневных новеньких брошюр «Молота» и «Буревестника» — «Речь Бебеля», «История революции во Франции» и проч. под мышкой; прозвенел шпорами, кокетничая аршинными рыжеватыми усами, жандармский ротмистр; прошмыгнула с картонкой, стреляя во все стороны глазками, как из пулемета, модисточка из Пассажа; проковылял безработный посадский — типичный медведь из костромских лесов.

И

1 ... 19 20 21 22 23 24 25 26 27 ... 69
Перейти на страницу: