— На кухне должны об этом знать,— начала было Кимико, но взгляд мужа оказал на нее магическое действие, она сразу положила веер, которым обмахивалась, и поднялась.

— После того как Тацуэ забрала у нас кухарку, так вкусно, как раньше, вас не угостишь. Вы, пожалуйста, не взыщите,— выходя, сказала она Сёдзо.

— Открой то, бургундское,— крикнул Таруми ей вслед. Затем он обернулся к Сёдзо и с таким видом, будто хотел сказать «ну, начнем», остановил на нем взгляд своих больших глаз с тяжелыми веками, чем-то напоминающих глаза Тацуэ.

— Я слышал о вчерашнем твоем разговоре с Масуи. До каких пор ты будешь вести себя как ребенок! Это же глупо!

— Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду. Я, собственно, ничего такого...

— Ведь ты же отказался поступить в концерн Масуи?

— Ах, вот вы о чем! — с несколько вызывающим видом сказал Сёдзо.

— А о чем же еще?—накинулся на него Таруми, явно намереваясь отчитать его как следует.— Это всегда за тобой водилось: ты беззаботно относишься к серьезным вещам. И ведь, кажется, била тебя жизнь, а все равно ты остался мальчишкой. Тебе следовало бы хоть одно понять... Почему Масуи хотел тебя взять сейчас в свою фирму? Ведь в мирное время он бы тебя, может, и не пригласил.

— Не понимаю...

— На первый взгляд могло казаться, будто во всем, что касается Марико, господин Масуи всегда целиком полагался на свою жену. Нет, он и сам всегда относился к ней с глубокой любовью и уделял ей достаточно внимания. Будем говорить прямо, вашим браком он не так уж доволен. Но есть одно обстоятельство, которое мешает в теперешнее время выдать Марико замуж. Вот он и закрывает на все глаза и хочет лишь дать ей возможность жить без горя и забот. Это прежде всего и определило исход дела. Но вот вы поженитесь, а тебя того и гляди заберут в армию! Естественно, что Масуи не может махнуть на это рукой... Да и для тебя, какой бы писаниной ты ни занимался, все потеряет смысл, если придет красная повестка.

— Вполне возможно.

— А ведь ты учился на юридическом факультете и, если бы не твоя оплошность, вероятно, сразу же после окончания университета поступил бы в одну из фирм или банков Масуи. Это и в те годы было нелегко, а теперь двери перед тобой сами открываются — ты войдешь в них как зять Масуи. Любой может тебе позавидовать.

Таруми, так же как и Масуи, недавно бросил курить. Крупный и грузный, он так растолстел, что даже широкие рукава его черного легкого кимоно были ему узки; отказался он от табака из осторожности, борясь с гипертонией. Сёдзо, однако, не постеснялся извлечь из кармана свои неизменные сигареты «Летучая мышь» и закурить. Но он почти не подносил сигарету к губам, и она в его пальцах медленно превращалась в серую палочку пепла. Он слушал серьезно, внимательно, временами чуть наклоняя голову, как будто про себя отвечал на каждый пункт речи Таруми. Изредка он, прищурившись, пристально смотрел, как вьется легкий дымок от его сигареты, следуя едва заметному дуновению ночного ветерка, долетавшего из сада. Сегодня Таруми рьяно напал на него за то, что он так легкомысленно отказался от предложения Масуи поступить к нему в концерн. Однако никакой беспечности в его отказе не было. Напротив, за этим предложением он увидел нечто грозное, устрашающее, не оставлявшее места для размышлений: именно поэтому он так легко, не задумываясь, и отверг предложение, желая сразу с этим покончить. В какой из контролируемых Масуи компаний и какую работу ему собираются дать — об этом финансист ни словом вчера не обмолвился; не говорил сейчас ясно об этом и Таруми, но, судя по всему, несомненно, имелось в виду одно из важных военно-промышленных предприятий. В современной обстановке именно тут могли найти себе спасительное прибежище жаждущие уклониться от отправки на фронт, не опасаясь быть за это расстрелянными. Если не считать тех, кого, как Сёдзо, пока еще по каким-то соображениям не призвали в армию, но отсрочка которых постоянно висела на волоске, на фронт не попадали лишь сынки богачей и весьма именитых людей. Эти молодцы, отнюдь не хромые и не глухие, отсиживались в тылу и по-прежнему жили в свое удовольствие. Примером тому могли служить хотя бы Кунихико и Маки. Эти молодые люди укрывались на военно-промышленных предприятиях, и, в частности, именно поэтому их владельцы пользовались колоссальным закулисным влиянием. Сёдзо, конечно, это было известно, и когда он представлял себе, как он вместе с «окопавшимися» будет служить на каком-нибудь военном заводе, его охватывало непреодолимое отвращение. Пусть в его жизни до сих пор было немало постыдного, но опуститься до того, чтобы в разгар войны «отсиживаться» в качестве фиктивного подручного на «предприятии оборонного значения», он считал позорным. Не хотел он также, женившись на Марико, пользоваться средствами Масуи. Надо сохранить эту решимость, и тогда то обстоятельство, что главарь фабрикантов оружия — приемный отец его жены, не будет иметь к ним обоим никакого отношения. С прямолинейностью, свойственной молодости, он считал, что тогда он мог бы об этом больше не думать. Другое дело, если бы он пошел служить в одну из компаний Масуи...

— Поступить в концерн Масуи я бесповоротно отказываюсь!— проговорил Сёдзо и, желая несколько сгладить резкость ответа, прибавил:—Я глубоко ценю ваше доброе отношение и очень вам благодарен, но менять свое первоначальное решение не хочу. Пожалуйста, поблагодарите от моего имени и господина Масуи.

— Гм!..

Это «гм» можно было понять и как ответ и как выражение презрения. Таруми перевел взгляд на квадратный фонарь матового стекла, светившийся на плетеном потолке, и, глядя вверх, поглаживал правой рукой гладко выбритый и лоснящийся толстый подбородок.

— Значит, ты решил вернуться на родину?

- Да.

— Но ведь и там жизнь не сплошное удовольствие.

— Як этому готов.

— Ну что ж, тогда действуй.— И уже другим тоном, как бы показывая, что он не желает дальше убеждать, Таруми добавил:

— Когда обзаведешься своим домом, у тебя, несомненно, появятся некоторые нужды и желания.

Вошедшая горничная сообщила, что кушать подано.

— Пойдем поужинаем. Впрочем, у меня последнее время что-то зубы болят. Мучаюсь и есть как следует не могу,

— Зубному врачу показывались?

— Показывался. Но ведь это долгая песня. Ну, да уж как-нибудь...

У тучного Таруми