— Отлично. Вот и сходи с Филиппом Эстебаном, — я взбил под головой старую подушку и повернулся к телевизору. Шли "Флинстоуны". Я демонстративно сосредоточился на Фреде, Барни и вертолете Барни, игнорируя Дона, надеясь, что он поймет намек и сменит тему.

Не тут-то было.

— Послушай, какие важные дела ты запланировал на эти выходные? Встречаешься с Джоан?

— Неа.

— Ну так что ты будешь делать?

— Абсолютно ничего.

— Тогда пошли.

— Нет. Не хочу.

Он встал перед экраном телевизора, пытаясь заставить меня посмотреть на него. Я небрежно отвернулся, поднял с пола смятый пакетик от картофельных чипсов и высыпал в рот последние несколько крошек.

Он выдернул пакетик у меня из рук.

— Проклятье! Что с тобой, черт возьми, не так?

— Ничего. Я просто не хочу туда идти.

— Но нужно пробовать что-то новое. Ты не можешь провести всю свою жизнь, сидя взаперти в этой квартире.

— Я могу.

Он тяжело вздохнул, оглядел комнату, словно проверяя, нет ли вокруг лишних ушей, и сел на подлокотник дивана, рядом с моими ногами.

— Послушай, я должен пойти. Я задолжал немного денег.

Я сел. Это стоило послушать.

— Филипп сказал, что аннулирует долг, если я приду на бой. Судя по всему, есть плата за вход, и он получает процент от этих денег. Он там работает.

— За что ты ему должен?

Он смущенно улыбнулся.

— Ставка на футбол.

— Господи, и сколько?

— Больше, чем у меня есть.

Я покачал головой. Дон не умел откладывать деньги. К тому же, из-за сокращения бюджета он недавно потерял работу в библиотеке колледжа, и в течение последнего месяца я вносил арендную плату и покупал продукты. Правда его родители присылали ему немного денег, но только для того, чтобы он мог вносить платежи за свою машину. И теперь он ещё сделал какую-то мегаставку на футбол.

— Когда ты вложил деньги?

— До того, как потерял работу. Эй, ты же знаешь, я бы никогда не стал вкладывать деньги, которых у меня нет.

Я пристально посмотрел на него, заставив опустить глаза.

— Ладно, я думал, что смогу срубить немного легких деньжат.

— Тупой ты ублюдок. Надо бы тебя наказать, заставить помучиться. Пусть бы Филипп Эстебан и его друзья сломали тебе руки.

— Ты не знаешь Филиппа. Он может.

— Я заставлю тебя проглотить горькую пилюлю. Заставлю тебя заплатить кровью. Заставлю тебя… — я пытался придумать ещё какое-нибудь клише.

— Сожрать эти бабки?

— Да.

— Но ты этого не сделаешь?

— Нет.

Он изобразил Барни Раббла.

— Потому что ты мой закадычный друг, самый мой близкий корефан, дружище навеки?!

Я бросил в него пустую обертку от жевательной резинки.

— Нет. Потому что ты неприспособленный к жизни мудак, и кто-то должен присматривать за тобой.

— Так ты пойдешь на петушиный бой?

Я неохотно кивнул. Я уже сожалел о своем решении, но, вопреки здравому смыслу, все-таки согласился.

— Да. Пойду.

Бульвар был запружен ярко раскрашенными лоурайдерами и простыми белыми полицейскими машинами. Громкая, насыщенная басами музыка с одной и той же станции гремела из тысячи мощных автомобильных радиоприемников. Даже в тусклом свете уличных фонарей мы могли разглядеть граффити, нанесенные аэрозолем на каждую доступную стену теми необычно стилизованными печатными буквами, которые, казалось, умели рисовать только члены банд чикано. "Shorty" "Wimpy" "Toker" "RIV-13"

— Рив тринадцать, — сказал я, прочитав надпись на стене магазина автозапчастей. — Что это? Какой-то бандитский код?

Дон моё замечание оставил без внимания. Он сочинял новые варианты текста для песни "Мэкки-Нож", используя разную кухонную утварь.

Я снова посмотрел на бульвар. Тротуары были переполнены толпами бесцельно слоняющихся людей. То тут, то там вспыхивали драки. Насколько я мог судить, мы были единственными белыми лицами на многие мили вокруг.

— Вау, белый мальчик. Ты заблудился или как?

Рядом с нами, не отставая, ехал ярко-красный, с металлическими блестками, лоурайдер. Я выглянул в окно и увидел невысокого парня в чем-то похожем на розовый атласный берет. Я начал поднимать стекло, и он рассмеялся.

— Эй, чувак, я говорю… — закрывшееся окно прервало его монолог.

А Дон все пел.

— О, акула кусает, дорогая — своими зубами — А у него они — довольно короткие — Всего четыре зубца, дорогая — поэтому на улице — его называют — Мэкки-Вилка.

— Прекрати это дерьмо, — сказал я. — Нас здесь могут зарезать, а ты поешь дурацкие песни.

Он рассмеялся.

— Ладно, заткнусь. Но я считаю мои песни довольно остроумными, — он взглянул на рваный клочок бумаги в своей руке. — Впереди перекресток с какой улицей?

Я посмотрел на зелено-белый уличный знак.

— Мэйпл.

Он достал карту улиц Восточного Лос-Анджелеса, развернул её и пальцем провел по извилистой красной линии бульвара Уиттиер.

— Ладно. Где-то примерно через шесть улиц отсюда.

Строения вокруг нас представляли собой нагромождение старых обветшалых домов, полуразрушенных многоквартирных коробок и маленьких винных магазинов. На окнах всех зданий, включая жилые дома, были смонтированы черные железные решетки.

Нехороший знак.

— Вот. Поверни здесь, — Дон указал направо.

Я свернул на темную узкую улочку, вдоль которой тянулись многоквартирные апартаменты. По обе стороны улицы на всех доступных парковочных местах впритык друг к другу были припаркованы автомобили, что чрезвычайно затрудняло маневрирование. Перед одной особенно убогой квартирой пожилой мексиканец в футболке без рукавов сидел на шезлонге посреди тротуара и пил пиво. Из открытых окон нескольких квартир разносились громкие споры на испанском вперемешку с американскими ругательствами. Банды молодых бандитов патрулировали переулки.

Я посмотрел на Дона, и та малая толика храбрости, которая во мне ещё оставалась, быстро улетучилась. Я больше не был уверен, что хочу пройти через это.

— Почему бы нам просто не вернуться и не забить на все это?

— Мы не можем. Я должен Филиппу Эстебану.

— Я оплачу твой долг.

— Сотню?

Я присвистнул.

— Ну, а если мы просто заплатим за вход и уйдем.

— Нет.

— Послушай, два белых парня, принадлежащих к среднему классу, на петушином бое в таком районе, как этот? Нас убьют, а наши тела выбросят в какой-нибудь глухой переулок и оставят там гнить. Даже полиция побоится нас здесь искать.

— Расист.

— Да причем здесь это.

Он выглянул в окно. Маленький ребенок, не старше двенадцати, одетый в джинсы Ливайс, простую белую футболку, с сеткой для волос на голове, показал ему средний палец.

— Я и сам не против забить на все это, но не могу. Филипп хочет, чтобы я за него сделал ставку.

— Черт возьми! — я с силой ударил по рулю, засигналил клаксон. Несколько лиц выглянули из окон и посмотрели на нас. — Я знал, тут что-то не чисто. Ты не мог просто…

— Только одна ставка, — перебил он. — Он дал мне имя. Как только бой закончится, мы уйдем.

— Почему он не может сам сделать ставку?

— Он помогает вести бой. Ему нельзя.

— Я в это не