На миг Дзоми готова была поддаться искушению, но потом рассудительная сторона ее натуры взяла верх: разве можно отступиться от шанса изменить империю, будучи одним из могущественнейших чиновников при дворе Одуванчика? Отказаться от мести за родителей и учителя? От мечты о более честном, более справедливом Дара?

– Я не могу, – сказала она. – Не важно, как сильно мне бы этого хотелось, просто не могу, и все. Но почему ты должна отречься от трона и отправиться жить в какую-то варварскую страну?

– Идея передать мне трон принадлежала отцу, – ответила Тэра. – Но мне никогда не нравилось, когда мою жизнь определяют за меня. Ты хочешь изменить мир, и я хочу того же самого, но только на своих условиях и обладая властью, которую я должна получить благодаря собственному уму, а не поднесенной мне на блюдечке. Ты наверняка понимаешь, о чем я толкую.

– Наверное, мы обе слишком амбициозны, – печально проговорила Дзоми. – Ну прямо как Луан Цзиаджи и маршал Гин Мадзоти.

– То, что существует между нами, – это нечто совершенно особенное, – промолвила Тэра. – Другой такой, как ты, не будет. Ты слышишь голос моего сердца, когда я напеваю грустную ноту. Ты зеркало моей души, Дзоми. Моя бдительная слабость.

В ответ Дзоми сжала ее ладонь, слишком растроганная, чтобы говорить.

– Но наши жизни должны быть достаточно большими, чтобы вмещать множество любовей, – продолжила Тэра. – Мне никогда не нравились истории, где вся жизнь посвящается одному-единственному роману. Помнишь стихотворение Луана Цзиаджи?

Плачущий младенец, воркующий родитель.

Великодушные спутники, братья,

Бдительная слабость,

Сочувствие, обнимающее мир.

– Луан вел речь о многих любовях своей жизни, из которых только одна была романтической привязанностью, – продолжила Тэра. – Он говорил о дружбе и сыновней преданности, о страсти и широте души, о любви к работе – каждого из нас пронизывает целая сеть любовей, нельзя сводить все к одному лишь серьезному роману.

– Но ты нужна Дара, – возразила Дзоми. – И нужна мне! Пожалуйста, не уезжай!

– Империя Дара будет процветать под властью матери и Фиро, особенно если ты и Кого Йелу станете помогать им. Отец много сделал, готовя почву для того, чтобы в Дара приняли в качестве правителя женщину, и плоды его труда, пусть и предназначавшиеся мне, славно послужат маме. Я дочь Дома Одуванчика, и моя судьба – искать новые земли, видеть новые страны, наполнять сердце надеждами и мечтами, созвучными другим народам. Одна мудрая госпожа сказала мне однажды, что мой цветок – это вечно плывущий лотос, в точности как твой – яростная жемчужина огня. Тебе предначертано менять ландшафт, прокладывать новые тропы, бросать вызов существующему порядку вещей, заменяя его образом из грядущего. Мне же суждено искать новый дом вдали от своего собственного, там, где я смогу расцвести и создать новый мир. Следуя дорогой китов, я окажусь от родины дальше, чем любое семя одуванчика, – я совершу революцию.

– Мне никогда не хватало терпения, дабы смиряться с пассивным мистицизмом поточников…

– Дзоми, любимая, распознать и принять Поток вовсе не значит быть пассивной. Мое стремление – прогнать скорби двух народов.

Спустя какое-то время Дзоми согласно кивнула, но она ничего не могла поделать со слезами, бегущими из глаз.

– Ты говоришь о судьбе, но что есть судьба, как не последовательность случайностей, складывающихся в историю при взгляде назад?

– Может, ты и права. Но именно так я хочу рассказать свою историю. Я люблю тебя, Дзоми, но таково мое желание. Пожалуйста, уважай его.

– Значит, это конец?

Тэра покачала головой:

– То, что мы расстаемся, еще не означает, что наша любовь на этом заканчивается. И у тебя, и у меня много других любовей, великих романов, глубоких и сильных душевных пристрастий. Но это чувство для нас особое и всегда будет таким. Не важно, сколько пройдет времени или какое расстояние будет нас разделять, наша любовь останется все такой же настоящей. Мы дираны, проплывающие друг мимо друга в толще вод, но общая для обеих вспышка молнии будет озарять нам путь до тех пор, пока мы не окажемся в объятиях вечной бури.

Дзоми утерла глаза:

– Ты бы хорошо показала себя на Великой экзаменации. Красиво излагаешь.

– Меня не без причины нарекли Прогоняющей Скорбь. – Губы Тэры сложились в улыбку. – Ты прекрасна даже в слезах, как цветок орхидеи после дождя.

Дзоми от этих слов вся расцвела и покраснела, прильнув к любимой в страстном и долгом поцелуе.

– Я заплатила владельцам таверны за весь вечер, – сказала Тэра, когда получила возможность перевести дыхание. – Эта комната целиком в нашем распоряжении.

– Стало быть, ты заранее все спланировала?

– Возможно.

И пока на нижнем этаже сказитель плел свою историю, а на улице бушевала метель, самым ярким огнем внутри «Трехногого кувшина» было пламя страсти, объединившее два тела и два сердца.

Пан, четвертый месяц первого года правления Сезона Бурь

Решение императрицы Юны покинуть Дара было беспрецедентным, а потому протоколов, определяющих, как следует поступать в таких случаях, попросту не существовало. В конце концов Юна объявила, что назначает Фиро своим наследником и на время своего отсутствия в Дара нарекает его императором. Вплоть до возвращения на родные берега она снова будет именоваться принцессой Тэрой.

После коронации императора Монадэту, прежде известного как принц Фиро, императрица Джиа по-прежнему оставалась регентом. Она объявила, что предстоящее правление сохранит название Сезона Бурь – в ознаменование опасностей, все еще грозящих империи, а также с учетом того, что императрица Юна передает власть лишь временно (по крайней мере, в теории).

В честь нового правителя устроили общеимперский праздник. Больше всех радовались ученые, давно роптавшие, что негоже женщине восседать на Троне Одуванчика. Теперь все в мире для них снова стало правильным, даже невзирая на то, что Руи и Дасу находились в оккупации, а на горизонте маячило новое вторжение льуку.

Джиа пригласила консорта Рисану, мать императора Монадэту, на чай. Императрица протерла фарфоровую чашку, насыпала в нее совочком измельченный чай, выждала, когда вода в котелке закипит, отчего вся поверхность покрылась пузырьками, как от плеска рыбы покрывается пеной вода в тихом уголке пруда. Затем Джиа сняла чайник с жаровни и стала наливать кипяток в чашку, держа кисть так, что струя воды походила на тонкий луч света.

Но чашка была только одна.

Рисана задрожала, как лист на ветру.

– Почему? – спросила она.

Джиа склонилась в формальной позе мипа рари.

– Император молод и горяч, ему не хватает политического таланта Тэры.