Гермарх стал преемником Эпикура в 270 г. до н. э.; после него школу возглавил Полистрат, «а его сменил Дионисий, а того – Ба-силид. Известен также Аполлодор, по прозвищу Садовый Тиран, сочинитель четырехсот с лишним книг, и двое Птолемеев Александрийских, Черный и Белый; и Зенон Сидонский, слушатель Аполлодора, великий борзописец; и Деметрий по прозвищу Лаконец; и Диоген Тарсский, составитель „Избранных уроков“, и Орион, и прочие, кого настоящие эпикурейцы именуют софистами»[180].

Их имена упомянуты для того, чтобы проиллюстрировать непрерывность и жизнеспособность эпикурейской школы. Зенон Сидонский уже переносит нас в I в., так как Цицерон слушал его в Афинах. Скорее всего, это произошло в 79 г. до н. э., но Цицерон познакомился с эпикурейством еще до поездки в Грецию, так как слушал лекции Федра (140—70) в Риме до 88 г. до н. э. Еще одним эпикурейцем – современником Цицерона – был Филодем Гадарский (из Палестины). Величайшим из всех был Лукреций (I – 1 до н. э.), о ком сейчас больше ничего не нужно говорить. Для Лукреция Эпикур был почти богом (см. начало книги «О природе вещей»). Такая высокая оценка, однако, позже не пользовалась популярностью, хотя ее разделяли такие выдающиеся личности, как Лукиан из Самосаты и его друг Цельс. Оба они считали Эпикура божественным героем, благодетелем человечества.

Такая высокая оценка просто не могла пользоваться популярностью! Славу Эпикура, а позже Лукреция составляла их борьба с суевериями. Такая борьба никому не приносила и не принесет популярности. Даже если суеверия в конце концов побеждены, так случается лишь потому, что их сменяют другие суеверия, подобно тому, как выполотые сорняки в саду сменяются другими сорняками. Несмотря на все усилия Эпикура, языческие суеверия не уходили; наоборот, политическая и экономическая нестабильность способствовала их разрастанию. Лучшая античная религия постепенно обесценивалась, выхолащивалась; ее поэзия была утрачена. Философская (не эпикурейская!) элита заменила ее новой астрологической религией, слишком трудной для понимания народа и слишком абстрактной для того, чтобы она согревала душу. Оставались только ритуалы, процессии, паломничества и всевозможные суеверия. Религиозный вакуум заполнялся фантастическими представлениями, заимствованными в Египте и других странах Ближнего Востока. Распространение суеверий сопровождалось ростом самонадеянности и нетерпимости жрецов. Простой народ был настолько придавлен многими страданиями, что рациональные усилия и стремление к самосовершенствованию сменялись мыслями лишь о «спасении» – своего рода мистическом спасении в другом мире.

Кроме того, эпикурейцы восстановили против себя представителей других философских школ или сект, главным образом стоиков. Например, астроном Клеомед выражал свое презрение к Эпикуру за то, что тот пользовался простонародным языком, каким разговаривают «шлюхи, женщины, которые поклоняются Церере, нищие и т. д.». Корни гнева Клеомеда были глубоки; его раздражали не столько язык Эпикура, сколько его неприятие астрологии как религии и дружба с простыми людьми.

Ненависть Эпикура к суевериям раздражала всех, от стоиков до предсказателей и демагогов, которые смешивали ее с ненавистью к религии. Это старый трюк, который разыгрывают и в наши дни. Рационалиста обычно обвиняют в попытках совращения юношества и в отречении от богов. Легко было поставить Эпикуру в вину не только его антиклерикализм, но и его гедонизм, о котором бесстыдно злословили. В последнем нет ничего странного. Можно ли ожидать, чтобы тогдашние греки, разочарованные и потерявшие силу духа из-за поражения и страданий, приветствовали этих предшественников квакеров и толстовцев?

Еще ожесточеннее относились к эпикурейству религиозные общины, особенно иудейские. Эпикур считался «смутьяном» и «неверным». Сравнительно просто было выставить его учеников низменными материалистами, любящими удовольствия, лгунами, которые во всем сомневались. И Филон (I – 1), и Иосиф Флавий (I – 2) называют Эпикура безбожником. Слово «эпикурейский» стало в иврите оскорблением и сохранило оскорбительное значение до наших дней.

Все это напрямую касается историка науки, потому что повлияло на судьбу учения атомизма. Учение это, смешанное с философией Эпикура, считали подрывным. Атомизм вытеснили в подполье; его не убили (едва ли можно убить идею!), но атомизм продолжал тайную жизнь и иногда выплывал на поверхность со странными спутниками. Для людей суеверных и бездумных атомизм был просто своего рода сатанинским мятежом, как будто злобные атомисты пытались сокрушить саму их веру. На христианском Западе атомизм был реабилитирован лишь в XVII в., вначале П. Гассенди (1592–1655), а позже Р. Бойлом (1627–1691), а в форме, приемлемой для ученых, был представлен лишь в начале XIX в. Дж. Дальтоном (1766–1844).

Дальнейшие приключения научного атомизма уведут нас слишком далеко от основной темы. Позвольте сделать лишь несколько замечаний. На протяжении почти всего XIX в. атомизм пытался утвердиться на прочной экспериментальной основе, что потребовало огромного количества химических исследований. Когда успех уже замаячил впереди, ряд ученых и философов, которые стремились глубже постичь суть, отвергли атомизм как своего рода иллюзию. Антиатомистические взгляды высказывали, например, Э. Мах (1838–1916), П. Дюгем (1861–1916) и даже такой химик-практик, как В.Ф. Оствальд (1853–1932). Они вели арьергардные бои в то время, когда атомизм перестал быть гипотезой, когда атомы стало возможно пересчитать и взвесить, однако они перестали быть атомами в буквальном смысле слова, поскольку было установлено, что они все же состоят из еще более мелких частиц.

Возвращаясь к Эпикуру, следует повторить, что отрицание атомизма Оствальдом и другими было, безусловно, более научным, чем его собственное слепое принятие этой теории. Открытие, точнее, новое открытие атомизма Эпикуром не являлось научным достижением. История науки больше ставит ему в заслугу общую философию, особенно борьбу с суевериями. Наука не может процветать во мраке; для того чтобы обеспечить ее прогресс, нужно быть готовым бороться с магией и суевериями на каждом шагу. Эпикур так и поступал – или пытался так поступать.

Личность Эпикура. Его смерть

Лучший способ закончить эту главу – дать представление о личности Эпикура. Хорошо, что у нас есть такая возможность, особенно если вспомнить, что нам не известно практически ничего о личностях большинства великих ученых Античности. Многие из них остаются абстракциями, в то время как Эпикур живой.

Приятно наблюдать за тем, как он прогуливается с учениками в саду Мелиты, беседует и спорит с ними. Он находил время и на длительную переписку, но, очевидно, не писал лекций. Эпикур был не лектором, а гениальным учителем, который заботился о своих учениках. Он основал не просто школу, а братство. Вокруг него собирались не только мужчины, но и женщины, и дети. Вот письмо от него к одному из детей: «Мы прибыли в Лампсак целыми и невредимыми, Пифокл, Гермарх,