Николаевича отправили в Крым, в Ореанду, и сопровождал его один из сыновей. Они хотели дать покой больному, удалив от жены. Но Александра Иосифовна стала впадать в истерику, в обмороки и вещать, что Господь повелевает ей не расставаться с мужем, а в Крым она ехать по слабости здоровья не может. Дети решили, что если не уступить матери, ей станет хуже и у них на руках окажутся двое больных, и оставили все по-прежнему (Вострышев М.И., 2001). При Дворе ходили слухи, что Константин Николаевич находится при смерти и удивлялись неприличию Императора, ни разу не навестившего родного дядю. Этикет повелевал ехать, и Александр III наконец решился. «Папа плакал, закрывал лицо рукою, притягивал к себе Государя и целовал его. Потом он захотел встать. П.Е. Кеппен и я помогли ему и он проводил Государя до дверей» (10 октября 1889 г.). Примирение состоялось…

Мощный организм Великого Князя продолжал бороться. Перевезенный в Павловск, князь угасал долго и страдальчески. Беспомощный больной оказался в полном подчинении своей супруге. Иногда ее попечение принимало странную форму. «Когда умирал Великий Князь Константин Николаевич, – записывал в дневнике А.А. Половцов, – то во время агонии Александра Иосифовна приказала пустить прощаться с умирающим всех многочисленных слуг Великого Князя. Каждый из них подходил к нему и целовал его, причем умиравший выказывал насколько мог неприятное чувство, производимое этим беспокойством. Графиня Комаровская, гофмейстерина Великой Княгини, попробовала уговорить ее отменить это мучение, но та отвечала: «C’est une repapation» (это – возмещение «за прежнее» – фр.). В начале 1890 года больного настигли два эпилепсических припадка. Дети изнервничались, доктора и слуги измаялись, все сроки смерти, которые предсказывали при императорском дворе, прошли, а Константин Николаевич продолжал бороться за жизнь. В дворцовом парке можно было наблюдать печальную картину: Его Высочество возили в хорошую погоду по аллеям в специальном шарабане, запряженном лошадью. Конь шел шагом, рядом шествовал верный многолетний друг – генерал П.Е. Кеппен, управляющий Двором Великого Князя, следом шли адъютанты, доктора, камердинеры. Со стороны здоровой левой руки обычно семенили Гаврилушка[232] и Иоанчик – любимые внуки. Старик, пробуждаясь от дремоты, любил опускать огромную свою ладонь на вихрастые теплые головенки малышей и нежно гладил их. В снах видел лишь любимое дело жизни – флот российский, на всех парах шедший парадным строем у Кронштадта…

Пришел ноябрь 1891 года. Дожди долгими хвостами потянулись на запад. По ночам задувало холодом с моря и к утру задубевала грязь в аллеях, стекленило лужи, словно мертвые стояли почти сбросившие листву деревья. К полудню из низких туч посыпало на дорожки чистой белой крупой. Выпал первый снежок и стаял. Парк по утрам стоял в мохнатом инее. Дымились печные трубы старого дворца, небо прояснилось, синело морозно и высоко. Поздняя осень срывала остатки листьев с шумевших деревьев. По аллеям тихо катился княжеский шарабан. Парк все сыпал и сыпал на своего беспомощного властелина щедрое шуршащее золото, словно хотел укрыть от боли, злословия, непонимания. Внезапно порыв северного ветра донес до старого князя знакомый запах.

Обостренным обонянием, одним из немногих полноценных чувств, оставшихся у него, Константин Николаевич узнал его! Это был любимый балтийский ветер, шквал с близкого моря! Его Высочество, словно прощаясь со старым верным другом, закрыл глаза. Из уголков их скупо бежали слезы…

* * *

Смерть тихо пришла за генерал-адмиралом русского флота в полночь на 13 января 1892 года. В воспоминаниях его внучки, Татьяны Константиновны, читаем: «В 1892 году наши первые няни, Вава и Атя, сидели вдвоем в детской Мраморного дворца в Петербурге. Внезапно оглушительно хлопнула дверь наружных ворот. Вава горестно сказала: “Это хозяин покинул свой дом”. Действительно, в эту минуту, 12 января 1892 г., скончался Великий Князь Константин Николаевич в Павловске»[233].

13 января 1892 года в 23 часа прошло вскрытие и бальзамирование тела Великого Князя (РГИА. Ф. 468, оп. 43, д. 1278, 1892 г.). Авторитетная комиссия, состоявшая из крупнейших клиницистов и морфологов, единодушно пришла к следующему заключению: «…ближайшею причиною смерти было так называемое гипостатическое (от застоя крови) воспаление и отек нижних долей легких, как последствие органического поражения центральной нервной системы и ослабления деятельности сердца от атероматозного перерождения венечных артерий его».

Комиссия посчитала необходимым отметить, что «за продолжительное время до тяжелого заболевания, появившегося в июле 1889 года, в сосудистой системе начался процесс, носящий название атероматозное перерождение артерий. Это поражение, имеющее обыкновенно прогрессивный ход, распространилось с крупных сосудов на разветвления мозговых артерий и, причиняя неизбежно расстройства кровообращения в мозгу, было причиною развития симптомов, по временам усиливавшихся и исчезавших, которые наблюдались у Его Высочества до упомянутого заболевания в июле 1889 года, и состоявших… в дурнотах, головокружениях, головных болях… приступах светового мерцания в левом глазу… в онемении в правой руке…» (там же, лист 53 об.).

Акт подписали: академик Мержеевский, профессор Ивановский, профессор Таренецкий, доктор Дмитриев, доктор медицины Муринов, доктор медицины Рончевский. Документ заверен старшим врачом Гвардейского экипажа, коллежским советником А. Дмитриевым, состоявшем при Его Императорском Высочестве. Посмертная маска, снятая с лица усопшего отца, бережно сохранялась Константином Константиновичем. В 1911 году к ней присоединилась и маска, снятая с лица скончавшейся Александры Иосифовны (РГИА. Ф. 538, оп. 1, д. 178, 1912 г.).

В среду, 15 января 1892 года в «Правительственном Вестнике» появился Высочайший Манифест: «Божиею Милостью, Мы, Александр Третий, Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский, и прочая, и прочая, и прочая. Объявляем всем верным Нашим подданным: По воле Всемогущего Бога, Великий Князь Константин Николаевич, после продолжительной тяжкой болезни, скончался 13 числа сего января, на 65 году от рождения. Возвещая о сем горестном событии и оплакивая утрату Любезнейшего дяди Нашего, Мы уверены, что все верноподданные разделяют скорбь, постигшую Императорский Дом и соединяют молитвы свои с Нашими об упокоении души усопшего Великого Князя… Александр». Государь лично нес гроб к могиле. Бросая скорбную горсть песка в склеп, думал ли Александр Александрович, что через два года последует за дядей…

Вновь слово – Г.К. Романову (2001): «Так как дед был шефом Финляндского полка и Гвардейского экипажа, то знамена этих частей стояли в Мраморном дворце в специально сделанных гнездах; после кончины знамена унесли. Когда флаги уносили, бабушка пришла проститься с ними. Привели и нас с Иоанчиком. У бабушки болели глаза, поэтому красные портьеры были закрыты и в комнате стоял полумрак. Вошли адъютанты Финляндского полка и Гвардейского экипажа со знаменщиками, и флаги, стоявшие в нашем доме в продолжение стольких десятилетий, были унесены. Императорский Флот не забыл своего генерал-адмирала.