– Здесь никого нет! – заметил кто-то из наших. – Ни о каких повстанцах в Чигирине нет и помину!

– Ушли совсем, не желая с нами связываться! – добавил другой голос. – И хорошо сделал Коцур… что за удовольствие воевать, когда в этом нет никакой необходимости!..

И вдруг – не успел говоривший окончить своей фразы, как все вздрогнули, услышав знакомый сухой звук, раздавшийся на противоположном берегу реки.

Это был выстрел, за которым последовали второй и третий, перейдя затем в характерное таканье пулеметов.

– Вот тебе и ушли! – с горечью заметил мой сосед. – Это Коцур, господа, самый чистокровный Коцур!..

Говоривший был прав: прискакавший через минуту дозорный привез донесение, что коцуровская пехота с пулеметами стояла совсем близко, за рекою, около мостов…

– Рысью ма-арш!

Под таканье пулеметов мы на рысях ушли в один из переулков и стали за школой. Тотчас же спешились, рассыпались в цепь и огородами вышли к речке. Находившиеся на другом берегу коцуровцы щедро осыпали нас свинцовым дождем, ни на минуту не прерывая пулеметного таканья.

Начался бой, упорный и трудный, в особенности для нас, еще остававшихся без пехоты и артиллерии, сильно поотставших за время походного движения. Только к вечеру, когда эти части подоспели к нам на помощь, и вся пехота отряда генерала Абрамовича оказалась налицо, добровольцам удалось сломить сопротивление противника, который стал весьма осторожно отходить от реки.

Причиною отхода коцуровцев послужило, весьма вероятно, одно обстоятельство, каковое первоначально было известно только нам, чинам Гвардейского конно-подрывного полуэскадрона. Этим обстоятельством оказался приказ генерала Абрамовича, в силу которого конноподрывники должны были зайти противнику в тыл и занять небольшую переправу через реку, находившуюся в трех верстах от Чигирина. Такой маневр, в случае его выполнения, отрезал Коцуру путь отступления к Холодному Яру и лишал его всякой связи с городом.

Но Коцур, по-видимому, разгадал этот замысел и постарался не попасть в ловушку: этап за этапом он отвел своих людей от реки и стал проходить через Чигирин, почти соприкасаясь своими тыловыми частями с авангардом добровольцев.

Смеркалось, когда наш головной разъезд на плечах у противника ворвался в тот самый город, который во тьме веков видел Хмельницкого, Самойловича и орды Кара-Мустафы…

Добровольцы устремлялись вперед по широкой и прямой улице местечка, тесня перед собою последние ряды спешно очищавших его повстанцев. И у всех на глазах за ними уходил последним… их вождь, – уходил эффектно, картинно, возбуждая еще большее преклонение своих последователей и почитателей.

Следует отдать полную справедливость Коцуру: он умел сыскать себе популярность не только словами и распоряжениями, – в чем убедились и многие из нас, воочию наблюдавшие его знаменитое отступление вдоль чигиринской улицы.

Представляя своею видною фигурой как бы единственный арьергард всей вольницы, этот недюжинный человек во весь опор мчался на тачанке, влекомой парою бешеных и крепких коней… Стоял Коцур на тачанке во весь рост, в лихо заломленной набекрень шапке, и упорно отстреливался от следовавшего за ним неприятеля из пулемета, ни на минуту не перестававшего поливать свинцовым дождем наши ряды…

Густыми клубами вилась за мчавшейся тачанкой дорожная пыль, неистово голосили искавшие укрытия чигиринские бабы, звучали ответные выстрелы наших разведчиков, а смелый атаман все продолжал красоваться на своей колеснице, играя со смертью и подавая своим гайдамакам подлинный пример неустрашимости и отваги…

На его тачанке виднелись две человеческие фигуры: первая принадлежала Коцуру, лихо правившему парой мчавшихся во весь опор коней, а вторая – известному атаману Богдану, неподвижно лежавшему у ног своего популярного повелителя и друга. Атаман Богдан был ранен в предыдущем бою, по-видимому весьма серьезно, и Коцур, уходя из Чигирина последним, увозил раненого сподвижника с собою, держа путь на свою лесную берлогу.

Спустя несколько минут последние ряды повстанцев и колесница их вождя исчезли из нашего поля зрения. Прекратилась беспорядочная стрельба из винтовок, умолкло таканье коцуровского пулемета, наступила тишина на широкой чигиринской улице. Городок был взят добровольцами.

До крайности утомленные всеми предыдущими переживаниями, чины отряда генерала Абрамовича свободно вздохнули и стали разбредаться по обывательским квартирам, надеясь обрести заслуженный отдых и возможность хотя бы на короткий срок улечься и забыться сном…

Многим этого удалось достигнуть не сразу: добровольцы очутились в том месте, где недавно учинили свою зверскую расправу большевики, и, невзирая на страшную усталость, пришлось в этот памятный вечер долго выслушивать рассказы о коцуровцах, ушедших, казалось бы, навсегда в свои заповедные леса.

Уверенность в полном разгроме Коцура у всех нас была полная – настолько полная, что те, кому надлежало о том ведать, не позаботились даже выставить достаточного охранения вокруг Чигирина, вскоре заснувшего глубоким сном после дневных потрясений…

На следующее утро все начальники были приглашены на совещание к генералу Абрамовичу, приветливо встретившему их в дверях своей квартиры. Переговорить предстояло о многом, так как и в дальнейшем наше положение не представлялось легким, несмотря на победу, одержанную над отрядом Коцура накануне.

Но ранее, чем приступить к обсуждению плана дальнейшей работы своего отряда, обаятельный генерал Абрамович стал благодарить своих сотрудников за доблестную службу их частей в течение последних тяжелых дней.

Не успел генерал произнести нескольких слов, как все собравшиеся в комнате офицеры невольно вздрогнули от знакомого, но мало ласкавшего слух звука, раздавшегося совсем близко…

– Что за история? Ведь это граната!.. Что сей сон значит?

Вопрошавший не ошибся. В нескольких шагах от генеральской квартиры разорвалась граната, за нею другая, третья…

– Что… что такое?..

Но далее уже никто более ничего не спрашивал… За первым гранатным разрывом начался уже настоящий артиллерийский обстрел города неизвестно где находившимся противником, самым серьезным образом громившим злосчастный Чигирин из орудий.

Поспешно выскочившие из генеральской квартиры старшие офицеры застали на городских улицах уже настоящее столпотворение вавилонское… По тротуарам и дороге, густо и беспорядочно, толпой неслись солдаты, офицеры и растерянные чигиринские обыватели, вопили женщины и дети, с криком которых смешивалось конское ржание и жутко тревожное завывание собак… Перегоняя одна другую и безжалостно сбивая с ног попадавшихся на пути пешеходов, стремительно мчались куда-то кухни, повозки, линейки и отдельные верховые солдаты наших частей.

Всюду наблюдалась полнейшая паника. Вдали опять такали пулеметы, усиливая и без того уже достаточно охватившую чигиринцев панику. С трудом отыскивая нужное направление, с быстротою лани пробежал я несколько незнакомых мне переулков, добравшись в результате до своих конноподрывников.

Стрельба все усиливалась. Снаряды рвались над горой и предместьем. Какие-то обыватели лезли через забор, озлобленно ругаясь площадною