сократить притчу, чтобы вернуться к своим малышам, и это сокращение должно было быть одновременно и ослаблением, потому что для того, чтобы увидеть игру с малышами, он не мог допустить, чтобы серьезность огромного контрвысказывания, изначально заложенного в этой притче, вырвалась наружу полностью. Когда он найдет потерянную овцу, то, по заверению Иисуса, будет радоваться этому больше, чем девяти и девяноста, которые не заблудились. Говорю вам, — говорит Лука, — что радость на небе об одном кающемся грешнике будет больше, чем о девяти и девяноста праведниках, не имеющих нужды в покаянии». «Так пишет евангелист, который впервые создал эти притчи о блудном человеке по образцу того оригинального антитипа, который он видел перед собой в сочинении Марка. Но надо добавить, что только у Марка антитеза была чистой, когда он противопоставлял здоровых и больных, праведников и грешников; в притчах же о потерянных эта ироническая антитеза появляется только в конце, а в начале падшие и непадшие противостоят друг другу совсем по-другому. Поэтому Лука не был счастлив, когда легко соединил ветхозаветное: «Я взыщу потерянное» с противоположным местом, которое разработал Марк. О том, что он выразил ту же иронию в истории о Закхее — правда, без особого счастья, — уже говорилось выше, а о том, как он ввел ее в притчу, мы уже имели случай заметить, как старый Адам современного богословия не желает знать остроты этой христианской иронии. Он не может не роптать и против притчи о потерянном. Идея о том, что радость от одного раскаявшегося грешника больше, чем от 99 праведников, говорит, например, де Ветте, задумана в человеческих терминах: «Человек в данный момент больше радуется тому, что он обрел, чем тому, что он спокойно исповедовал». В религии, напротив, эта радость вечна! Преобладание этой радостью, говорит де Ветте, не может быть приписано Богу. И все же в Лк. 15, 7 сказано: «на небесах» произойдет это преобладание радости. Да, отвечает де Ветте, это сказано «естественно только в образной речи». Но естественно то, что естественный человек не желает знать и признавать ничего о небесном, а противоестественно лишь другое — то, что он хочет навязать свое отвращение к самому небу!

Раз уж мы однажды вступили в разговор с богословами, а притча о потерянной овце призывает нас к этому, то скажем, с каким удовлетворением мы слышим, когда Неандер определяет разницу между басней и притчей так: в первой «животные изображаются так, как это положено природой! Правильно! В басне скот поступает разумно, свободно и рационально, потому что это насмешка раба над деспотизмом и его остроумное самоосвобождение от деградации, на которую его обрек жестокий деспотизм. Басню еще почти можно назвать поэзией, а притчу — серьезной прозой религиозной необходимости, позволяющей животному быть животным и приписывающей понимание и волю, власть и мудрость только господину и хозяину, пастуху.

6. Примирение.

Между предыдущим и последующим увещеванием к примирению, как представляется евангелисту, существует внутренняя связь в мысли о том, что человек должен примириться со своими братьями, когда они провинились перед ним, как это доказывает Бог в своей заботе о погибших. Но, во-первых, евангелист должен был хотя бы намекнуть на эту связь в переходном отрывке, а во-вторых, заметим, что такое предположение было бы для него удивительно трудным, поскольку никакой связи нет вообще. Не является ли тенденция этой притчи о погибших изображать Бога примирительным, не является ли она скорее иронией по отношению к праведникам, к здоровым? Не является ли ее единственным содержанием ироническая диалектика между идеей праведников и грешников? Так в чем же смысл прозаического призыва простить ближнего?

И если бы лучшая связь существовала сама по себе, то она была бы полностью сведена на нет тем, как Матфей развивает заповедь о прощении. Разве уместно, чтобы в контексте, где предписывается примирение, соблюдался карательный порядок, согласно которому с провинившимся братом сначала разбирается один, затем, если это оказалось тщетным, он предстает перед двумя другими, затем, если и это оказалось безрезультатным, его обличают в церкви, и, наконец, если он и церкви не слушает, его считают язычником и мытарем?

В последующем автор также хочет продолжить в наилучшем контексте, когда говорит: «Что вы свяжете на земле, то будет связано на небе и т. д.» и когда продолжает: «Если двое из вас согласятся об одном и том же, о чем просят, то будут услышаны, ибо где двое или трое согласятся во имя Мое и т. д.». Но эти изречения не связаны ни между собой, ни с предыдущим. Если под властью отлучения понимать и ст. 18, то ранее говорилось только о том, что ослушник исключает себя из церкви, или если ст. 17 имеет целью представить церковь как абсолютное суждение, то речь идет о церкви, как о целом, тогда как субъекты, которым дана власть связывать и отлучать в ст. 18, — это ученики. А в ст. 19-20 снова говорится даже не о третейском суде, а только о власти общины в вопросе молитвы. Поэтому было бы нелепо пытаться найти хоть какую-то видимость связи, когда в ст. 21 Петр возвращается к этой теме и спрашивает: «Господи, как часто брат мой может обижать меня, и должен ли я прощать его? Может быть, семь раз?» Прежде чем мы услышим, как Господь отвечает: «Нет, не семь раз, но семь и семьдесят раз», и прежде чем мы услышим следующую притчу о царе, который наказал своего слугу, которому он простил большой долг, потому что тот не простил даже меньшего долга своему сослуживцу, Неужели Петру, если можно говорить о примирении, было позволено с самого начала и без всякого повода так сильно и позорно обидеть брата, что он с придирчивой серьезностью спрашивает, позволено ли брату семь раз согрешить против него, прежде чем он имеет право вмешаться посредством изгнания?

Если бы только Матфей ограничился буквальным копированием Луки: «Внимай себе: если брат твой обидит тебя, предупреди его; и если покается, прости ему. И если он семь раз в день обидит тебя и семь раз в день возвратится к тебе, говоря: прости меня, прости его». Вот! Так говорит не только человек, но и тот, кто впервые записывает подобные опровержения. В своей дурной манере компилировать, сваливать все в одну кучу, Матфей даже не заметил, что пишет, как чуждый.

Внимай себе: «если брат твой неправ против тебя, предупреди его, и если покается, прости ему». Это правильно и гуманно! Матфей воспользовался этим,