— Побьешь сестру? — спросила Пенелопа.

Настасия замерла — рот чуть приоткрыт, глаза широкие. Стражи осторожно окружили человека и куклу. Элеон удивленно глядела на Настасию, затем взглянула на Пенелопу:

— Ты из ее семьи?

— Конечно. София Майерс, приятно познакомиться, — ответила Пенелопа, не глядя на Элеон. — А это, как видишь, моя умершая сестра. Что, Настасия, не веришь? — Пенелопа показала ей что-то на языке жестов. Девушка закрыла лицо руками, даже отвернулась, качая головой. Затем гневно посмотрела на Пенелопу и что-то сказала ей.

— Ну ты и тварь! — закричала Элеон. — Убьешь своих же родственниц?

— Слушай, ты мне уже надоела. Не вмешивайся в семейные разговоры. И сегодняшний мой поступок — не самое ужасное, что я делала, — произнесла с презрением Пенелопа. — Да. Именно так. — Она посмотрела на Настасию. — И это я сказала Кукольнику, чтобы она приструнила твоего гадкого спасителя джинна! — Настасия что-то ей показала руками. — Почему? Почему я стала такой? Да из-за тебя! Ты меня предала, бросила здесь одну. — Настасия что-то вновь ей объяснила, уже с виноватым видом. — Да плевать мне, что не мог он вытащить куклу. Это не отменяет твоего поступка. — Снова реплика Настасии. — Испугалась? А мне, по-твоему, было не страшно? Меня убили и поместили в это тело. Поэтому ты заслуживаешь смерти. Тебя съедят, как и всех взрослых. — Пенелопа пошла на Настасию, та попятилась.

Элеон глядела на сестер и жалела обеих. Но она не верила словам куклы. Возможно, когда-то эти мысли приходили в голову брошенной Софии Майерс. Но Пенелопа не испытывала чувств, она была пуста внутри и давно жила одними убеждениями. По крайней мере, так показалось Элеон.

— Простить тебя? — прошептала Пенелопа, продолжая идти на Настасию. — Нет! Как же? Это несправедливо. Я первая услышала его голос! Мы, как сестры, всё делили поровну. Хотя родители умерли, мы были друг у друга! Но ты не захотела моей судьбы. Вот я кукла. Не повзрослею, у меня не будет ребенка, мужа. А ты всё это получила. За что? Чем ты лучше меня? — Пенелопа уже почти загнала Настасию в клетку. — Я тебя не прощу. Я гнила здесь, а ты жила на свободе. Ты заменила меня своей дочерью. — Настасия расплакалась. — А я даже плакать не могу! — вскрикнула София. — Всё. Хватит! Молчи. Я не хочу тебя слышать.

Настасия указала пальцем на себя, затем к сердцу и на сестру.

— И я тебя! И ненавижу тоже. И не изменю своего решения, — сказала Пенелопа и захлопнула дверцу за Настасией. — Ты умрешь. Должна умереть. И твой дух навеки останется в этом аду. А Маргарит я хочу забрать. Отдам Кукольнику сердце вон этой. — Она кивнула в сторону Элеон. — Дочка твоя станет моей сестренкой-куколкой. Ты ведь не захотела.

Настасия в истерике начала трясти решетку.

Элеон стояла растерянная.

— Настасия не могла тебе помочь, — сказала она.

Пенелопа улыбнулась, подошла вплотную к клетке. Элеон со злобой подняла на куклу глаза.

— А ты только попробуй рассказать девчонке обо всем. Я тебя измучаю до смерти.

Проклятие История прошлого VI

Ивонет не становилось лучше. Она всё реже вставала с кровати, голова ее почти не проходила. Раймунд всё свободное время ухаживал за возлюбленной, кормил ее, подушку взбивал. А когда мужчины не было рядом, об Ивонет заботилась одна тетка, которую никто не любил из поселения. И ни она, ни Раймунд не подпускали Ют к матери, говорили, что девочка снова расстроит Ивонет своими выходками. Макки больше не общался с Ют. Когда она гуляла у колодца, лешик делал вид, что ее нет. Ют не совсем понимала, в чем виновата: в том, что согласилась, когда он назвал ее нимфой, или в том, что она человек. Еще Раймунд растрепал всем, как плохо себя ведет Ют, и подростки стали ее травить. Разве что старушка Эрна не давала девочке совсем зачахнуть. А маме становилось только хуже, и Ют не знала, как помочь. Она думала, что, возможно, это от плохого питания, и тайком таскала в дом всякие орешки, ягоды из гор. Раймунд это вскоре заметил и сделал совершенно логичные, как ему казалось, выводы. Он подошел к девочке и спросил: «Ты воруешь?» Ют нахмурилась. Снизу вверх она посмотрела на Раймунда нагло и уверенно — худенькая, маленькая, раза в три его меньше. Раймунд почувствовал себя рядом с этим ребенком ничтожеством. «Как же так, — думал он, — почему такое крошечное существо доставляет столько проблем? Как же так, Анико умер, но продолжает через свою дочку — такую же напористую — вставлять мне палки в колеса и мешает быть с любимой». «Я не ворую, — спокойно ответила Ют. — А вот вы на самом деле любите маму или притворяетесь? Если на самом деле, то сделайте милость, убейте себя и принесите в жертву, чтобы ей стало лучше». И девочка, пока страшный дядька не опомнился, выскочила из дома.

Как-то раз утром Ют с недовольством жевала завтрак. Другие за обе щеки уплетали эти гадости и на девочку ворчали: «Не хочет есть она. Вот что за негодяйка!» Тут Ивонет вышла из спальни ни жива ни мертва: лицо ее было серым, с впалыми внутрь глазами, кончики вымокших волос топорщились в стороны. Она еле передвигала ноги, а в глазах читалась… Раймунд подскочил к возлюбленной, помог ей дойти до стула.

— Мне приснилась, — сказала Ивонет, потирая потный лоб, — беременная женщина без головы. У нее волосы доходили до плеч, но ни к чему не крепились. Головы не было… Женщина сказала мне: «Ты будешь участвовать в родах». И я почему-то не могла отказаться. И-и-и… я спросила: «Кто у вас там: мальчик или девочка?» А она ответила: «Это неважно. Ребенок родится мертвым». И на меня нашел такой ужас. «И, что, ничего нельзя сделать? Он уже мертв?» — спросила я. «Там одна гниль, — ответила женщина. — Прости, милая, но уже слишком поздно. Срок подходит к концу».

Весь день Ют проходила словно во сне: ничего вокруг не видела, ни с кем не говорила. Ноги сами привели девочку к дому над обрывом. Ют снова зашла в вечное лето, только больше ее здесь никто не ждал. Она думала о том, как помочь маме. Может,