Она, как всегда, заставляла себя ждать. Десять минут, четверть часа… Но ему было все равно. А обычно он волновался, нервничал, без конца вынимал часы, вскакивал, принимался расхаживать туда-сюда. Сегодня все это уже не имело значения. Впервые в жизни ему не хотелось ее видеть. Хорошо бы ему сказали, что она звонила предупредить: сегодня не получится. Или нет — прислала бы телеграмму, что ей срочно пришлось уехать. Он чувствовал, что, увидев ее, не сможет сохранить присутствие духа. Если бы ее не было, он сумел бы забыться. Ни о чем не думал бы и не волновался. Но если она придет, если они будут вдвоем — тогда другое дело, тогда он сразу сникнет. Он припомнил глубокие кожаные кресла в приемной у доктора: если бы все вокруг помогало забыться!

Да, без нее было бы легче. А вдруг ему повезет? Она сегодня придет и скажет: «Я тебя больше не люблю. Между нами все кончено. Мы никогда не увидимся».

И совершенно неважно, насколько больно от этих слов станет ему; главное — не сделать больно ей. Она просто уйдет, беспечная, безрассудная. Забудет про него и пустится на поиски новых людей, новых мест. И ей не будет больно. Его несчастье останется тайной. Она просто ничего не узнает. И тогда — все в порядке, не о чем больше беспокоиться. Ведь теперь ему, как ни крути, надо прекратить беспокоиться о чем бы то ни было.

А если она появится сегодня — такая же, как всегда, — то он пропал.

Он понятия не имел, как ей сказать. Она просто не поймет. Поглядит на него широко раскрытыми глазами. «Но, милый… милый, это же ничего не меняет в нашей жизни. Ничего не меняет». Ей невдомек, что каждое ее слово — новая пытка, острый нож, который вонзается в него все глубже и поворачивается все резче.

Он хорошо ее знал. Он ясно видел, как она задумается на минутку, покусывая губку и представляя себе картину будущего, — ничего не понимающая, юная, романтичная, смешная.

— Я буду о тебе заботиться… Я тебя никогда не брошу. Мы вместе куда-нибудь уедем. — И в волнении схватит его за руку. — У нас все будет хорошо, правда?

Она не способна понять, что именно случилось и что будет происходить в дальнейшем. Вместо этого поверит в придуманную картинку: она ведь ничего не смыслит, она ведь женщина, она ведь любит его!

Закроет глаза и начнет мечтать: вот солнечный край, горы, озеро, вот он, ее возлюбленный, сидит в шезлонге, а вот она рядом с ним — кормит его виноградом. Вот она кладет голову ему на плечо, гордая своей силой, любящая его беспомощность, опекающая его, как мать ребенка. Он так хорошо ее знал. Именно это она себе и представит.

А он не рисовал в воображении никаких картин. Он видел только правду — голую, отвратительную, нерасцвеченную. Будущее не сулило ему ничего красивого. Только существование, которое можно назвать смертью до смерти: полная зависимость от чужого милосердия, неспособность защитить, любить, дать жизнь. Он-то все это сознавал.

Он поднял голову и увидел, как она идет к нему по улице, почти бежит, понимая, что опаздывает. Она помахала ему рукой, и даже с такого расстояния он видел, что она смеется.

В руках у нее была муфта. Маленькая, пушистая, смешная, словно мягкая игрушка. Меховой воротник, меховая шапочка. Кончик носа розовый от холода, а глаза — как у малиновки, круглые и любопытные. Вся она напоминала маленькую птичку. Подбежала к нему, задыхаясь, и схватила за руку.

— Милый… если бы ты только знал, — заговорила она, — если бы ты только знал! Я столько времени добиралась. Надо было столько всего купить, и сделать прическу, и еще обязательно успеть на примерку нового платья. Ты давно ждешь?

Он с улыбкой покачал головой.

— Правда? — спросила она и затараторила, не дожидаясь ответа: — Но главное, почему я опоздала, — потому что не стала брать такси. Ужасно захотелось прогуляться. Такой чудный, чудный день! Я волшебно себя чувствую… Просто не знаю, как тебе объяснить. Мне кажется, что жизнь прекрасна, прямо хочется прижать ее к себе, сильно-сильно, а потом закрыть глаза и глубоко вдохнуть — вот так…

Она глубоко вдохнула, прикусила нижнюю губку, посмотрела на него и расхохоталась. Он ничего не отвечал. Просто смотрел на нее, глупо улыбаясь.

— Ты, наверное, думаешь, что я сошла с ума, — сказала она, пожимая плечами. — Ну ладно, пойдем. Я ужасно голодна, надо срочно пообедать. Но неужели ты не понимаешь того, что я говорю про погоду? Неужели ты не чувствуешь то же самое? Я сегодня проснулась, а солнце светит прямо в окно мне на подушку. И в этом луче света — миллион пылинок, совершенно золотых. И запах деревьев с площади. Ты чувствуешь этот запах? Набухших почек, клейких листочков, солнца на белом тротуаре?

Он осторожно перевел ее через улицу: она никогда не смотрела по сторонам. Но по-прежнему ничего не мог сказать.

— Я решила, что день сегодня особенный, — продолжала она. — В такой день все вокруг хорошо, и люди добрые, и жизнь совершенно прекрасна. Милый, нельзя быть несчастным в такой день, ведь правда? Надо просто смотреть, дышать, чувствовать, вдыхать запахи — и все, этого довольно. Ведь правда?

Они встали на островке посреди улицы, ожидая, пока пройдут машины. Высоко в небе парил аэроплан — точь-в-точь золотая стрела, пущенная прямо в солнце. Они подняли головы, наблюдая за ним, и до них донеслось чуть слышное гудение — словно пчела жужжала в далеком саду. Глядя в небо, он подумал о том, какую радость доставляет движение. Вот эта золотая стрела аэроплана, пересекающая небо подобно лучу света; плывущие по воде корабли; лошади на вересковой пустоши — какое счастье скакать верхом и чувствовать бьющий в лицо ветер. Или идти с собаками по пашне, или одному бродить по мокрым лесам, где темная листва даже не шевельнется от ветра, или ребенком носиться по песчаному пляжу…

Он тоже закрыл глаза и глубоко вдохнул. Потом открыл их, улыбнулся и сказал:

— Да, жизнь прекрасна. Просто прекрасна, правда?

Машины остановились, и они перешли на другую сторону улицы.

— Должно быть, только в начале весны бывает такое чувство, — сказала она. — И наверное, оно скоро пройдет. Ты как думаешь?

— Не знаю, — ответил он.

— Я постараюсь сохранить его здесь, — она приложила руку к груди, — поближе к