— Даже не знаю… Никогда не думал об этом. Вообще-то я пытался подкопить денег в последнее время. Но вечно что-нибудь мешает… Сами понимаете. И потом, отпуск — это всегда потеря времени. Другое дело — если он необходим.

— Да-да, отпуск вам необходим.

Ну вот, подошли к сути. Больше не придется ждать и притворяться. Держись! Выдержишь?

— Итак?.. — Связное предложение никак не давалось. Словно он пытался говорить на иностранном языке.

— Я просто хотел бы насколько возможно облегчить вам это известие, — раздался голос врача. Теперь он был мягким, слишком мягким. Уж лучше бы он рубил сплеча, так было бы гуманнее. — Чудеса случаются крайне редко, мы оба это понимаем. Однако перемена климата, поездка в теплые края иногда творит настоящее чудо. Я не могу ничего обещать вам стопроцентно, мой дорогой… Ах, если бы я мог… Но шанс всегда есть.

Он бессилен. Со всеми его книгами за спиной, со всеми знаниями, со всеми склянками в лаборатории! Даже жаль его. Надо что-то сказать.

— Но не могли бы вы объяснить… Хотя бы приблизительно…

— Вы помните — я предупреждал вас на прошлой неделе, — слышался голос, — предупреждал: надо быть готовым. Мне не хотелось, чтобы это прозвучало как гром среди ясного неба. И тогда я еще не был уверен, не видел результатов последних анализов. Теперь сомнений нет. Ни малейших. Рентген подтвердил именно то, чего я боялся.

Человек в кресле только бессмысленно моргал, слушая это. Он ждал, что ему все объяснят доступно, как ребенку.

— Вы произносили какое-то длинное название, — сказал он. — Один из видов паралича, да? Вы это имели в виду?

— Да, болезнь принимает форму паралича. Но, строго говоря, это…

Да неважно, как это, «строго говоря», называется. Совершенно неважно, что именно разрушает его кости, что вытягивает из него жизненную силу и саму жизнь. Ему только нужно знать, что с ним будет дальше.

— Как долго?

— Ну, это зависит от многих факторов. — Голос прозвучал уклончиво, его обладатель пожал плечами. — В вашем конкретном случае дать прогноз довольно сложно. Может быть, три месяца, а может, и три года. Точно сказать нельзя. Вы будете, разумеется, принимать лекарства, которые я вам выпишу. Ну и, как уже было сказано, перемена климата…

Опять! При чем тут климат?

— Мне надо знать, как это случится. Внезапно, посреди ночи? То есть однажды я проснусь и пойму, что не могу двигаться? Так? Или это будет подступать постепенно и незаметно? Я буду понемногу слабеть, потом откажет рука, потом станет трудно выпрямить спину… Не могли бы вы все мне рассказать, объяснить?

— Нет, внезапного паралича у вас не будет. Такое происходит либо при инсульте, либо у людей, которые долго предавались разным излишествам. А вы совсем юны, не пьете, ведете размеренную жизнь. Нет, внезапно это не наступит.

Так еще хуже. Несомненно хуже. И зачем пить лекарства, если болезнь неизлечима? Наверное, для того, чтобы больному было «легче». Та же цель, что у мягких кресел в приемной внизу.

Он наивно, по-детски попытался вспомнить, как живут парализованные. Просто лежат на спине? Доступны ли им какие-нибудь занятия? Наверное, их сдают в богадельни. И разумеется, большинство парализованных — это нищие. Сидят, скорчившись, на маленьких стульчиках на улице, а перед ними лежат кепки. Он нервно прокашлялся и посмотрел доктору в глаза.

— А буду ли я… совсем беспомощным? — спросил он робко, как бы извиняясь за подобный вопрос.

Голос прозвучал не сразу, — видимо, доктор подыскивал формулировку помягче.

— Нет, если не считать финальной стадии болезни, — ответил он наконец. — Но финальная стадия продлится недолго. А до той поры… В общем, вы будете в определенном смысле инвалидом. То есть любые физические усилия придется исключить: спорт, например, или работу… Ох, мой дорогой, как мне трудно вам все это говорить… Поверьте, я сделаю все, что в моих силах, все возможное. Сочувствием делу не поможешь, но все-таки… я вам очень…

Доктор положил руку на плечо пациента и легонько похлопал в знак своей искренней поддержки. Больному хотелось, чтобы врач поскорей убрал руку и чтобы у него в голосе было поменьше сострадания.

— Ничего, все в порядке, — сказал он с улыбкой. — Все хорошо. Не волнуйтесь. То есть я хотел сказать… я вовсе не волнуюсь… В общем, все в порядке.

Он встал и отодвинул кресло.

— Огромное спасибо за все, что вы для меня сделали. Вы замечательно ко мне относились. — Он сделал паузу, раздумывая, как бы поскорей уйти. — Я, должно быть, вас задерживаю, — сказал он. — Вы ведь такой занятой человек.

Но доктор уже и сам вел его под локоть к двери, довольный тем, что пациент так спокойно принял известие.

— Значит, я жду вас в двенадцать часов во вторник. Мы распишем ваш режим и определимся с назначениями. На сегодня с вас уже довольно.

— Да-да, конечно. До вторника. Огромное спасибо.

— До вторника.

Дверь закрылась, голос смолк. Теперь, когда он ушел, великий эскулап сможет наконец расслабиться. Не спеша закурит, поглядит на часы. В конце концов, не ему же грозит паралич. А вот и дворецкий: уже стоит наготове в холле, протягивает ему шляпу и перчатки.

— Благодарю вас, — сказал приговоренный, улыбкой показывая: все в порядке, но избегая смотреть дворецкому в глаза.

Направляясь к выходу, он увидел через открытую дверь приемной портрет девочки на качелях.

— Я так и знала! — крикнула девочка. — Пока, до вторника!

Входная дверь захлопнулась у него за спиной, и он остановился на ступеньках. Cдвинув шляпу на затылок, он смотрел на солнце и чувствовал, как его лба касается чистый холодный воздух. Яркое и безразличное солнце висело где-то высоко-высоко в глянцевом голубом небе. На фоне этого неба силуэты домов, ясные и четкие, были похожи на заиндевелые здания со швейцарской почтовой открытки. Он пошел по улице, и на него то и дело наталкивались незнакомые люди — смеющиеся, с румянцем на щеках, они радовались погожему дню. Во всем чувствовалось что-то захватывающее, веселое, пьянящее — дыхание весны. Прохожие двигались быстро, легко, почти не касаясь ногами мостовой. Даже гудки таксомоторов звучали заливисто и мелодично. Даже шум машин был каким-то приятно-сумбурным. На втором этаже автобуса сидели две девушки без шляпок. Их волосы блестели на солнце, развевались по ветру, падали на лицо; автобус качало, и девушки смеялись. Мальчик катил обруч по тротуару, а крошечный белый терьер вертелся у него под ногами, отчаянно тявкая.

Казалось, что на деревьях Риджент-парка уже проглядывает зелень, словно тугие почки вот-вот лопнут и совсем раскроются. На лужайке виднелся