— Увы!

— И вы не обратились в полицию? Не попытались ее разыскать? Ну хоть что-нибудь вы предприняли?!

Я покачал головой:

— Если бы ее и задержали, сомневаюсь, что я смог бы на законных основаниях претендовать на возвращение похищенного.

— То есть как? Вы хотите сказать, что начали ее подозревать, пока сидели в кафе? И все-таки повезли к себе?

— Нет-нет, — возразил я. — За весь вечер я ни на миг не усомнился в ее правдивости.

— Ничего не понимаю! — сказал он. — Если она всего-навсего обычная мошенница, почему же вы, черт возьми, не сообщили в полицию?

Я устало вздохнул:

— Видите ли, шеф, не все так просто. Я провел ту ночь… э-э-э… не на улице. И не на кушетке в гостиной.

Некоторое время мы сидели молча. Он в задумчивости потирал подбородок.

— Да, ничего не скажешь, — заключил он, — вы себя выставили полным кретином. А на Уордор-стрит съездить больше не пробовали?

— Нет. Тогда я побывал там в первый и последний раз.

— Диву даюсь, как легко ей удалось обвести вас вокруг пальца, — продолжил после паузы мой начальник. — Лично я авантюристок вроде вашей в два счета могу раскусить. Понятно, вы получили урок на всю жизнь. После подобной встряски поневоле всех женщин станешь обходить стороной… Однако, дорогой мой, не все они такие, поверьте мне! — Он улыбнулся. — Иногда еще можно встретить юную, неопытную девушку, которая действительно попала в беду, оказалась без крова и без денег, стала жертвой какого-то мерзавца…

— Например? — полюбопытствовал я.

— По правде говоря, я имею в виду мой собственный случай, — признался он. — Точнее, девушку, которая согласилась стать моей женой. Мы познакомились полтора месяца назад. В Лондон ее забросили обстоятельства. В одночасье осиротела, бедняжка, осталась без гроша. Семья приличная, порядочная. Она показывала мне письма, фотографии родных и так далее. На первых порах устроилась машинисткой в какую-то контору в Бирмингеме, еле сводила концы с концами, и в довершение всего скотина-работодатель начал к ней приставать. Девочка перепугалась до смерти и сбежала в Лондон, совершенно для нее чужой. Слава богу, наши пути пересеклись, а то бы она непременно попала в лапы какому-нибудь негодяю. Я ее заметил в метро — она подвернула ногу, когда спускалась на этом мерзком эскалаторе на Пикадилли. Впрочем, это уже детали. — Тут он прервал свою речь и попросил принести счет. — Если бы вы ее увидели… Очаровательное создание!

И он уставился в пространство затуманенным взглядом мужчины, живущего в предвкушении любовного блаженства, насладиться которым ему предстоит не позже полуночи.

— Мне сказочно, невероятно повезло! — воскликнул он. — Я не заслуживаю такого счастья!

Счет был оплачен, мы встали и направились к выходу.

— Знаете что? — вдруг сказал он. — Приходите нас проводить! Поезд отправляется ровно в четыре с вокзала Виктория. Порадуйтесь вместе с нами! Как-никак Рождество. Ну, что скажете?

Я изнывал от скуки, не знал, чем себя занять, и хотя тащиться на вокзал не было ни малейшего резона, я дал согласие.

Помню, как я ехал в метро и стоя раскачивался из стороны в сторону, ухватившись за кожаную петлю над головой. Помню, как томился в очереди за перронным билетом, помню людскую толчею вокруг. Помню, что долго бегал взад-вперед по платформе, высматривая в окнах вагонов первого класса своего шефа и едва уворачиваясь от орущих носильщиков. Наконец в одном из окон спального вагона я увидел толстощекое, раскрасневшееся знакомое лицо. Шеф помахал мне рукой, пробормотал через стекло что-то невнятное, повернулся и поспешил к открытой двери в тамбур.

— Я уж решил, что вы передумали нас провожать! — крикнул он весело. — Молодец, не подвел!

Он хохотнул и подтолкнул вперед стоявшую за ним девушку, сияя гордостью и чуть не лопаясь от самодовольства:

— А вот и новобрачная! Надеюсь, вы с ней подружитесь. Не смущайся, покажись, моя дорогая!

Я застыл на месте со шляпой в руке.

— Счастливого вам Рождества, — еле вымолвил я.

Она высунулась наружу и несколько мгновений пристально смотрела на меня.

Муж бросил на нас обоих быстрый недоуменный взгляд:

— Вы как будто уже знакомы? Или я ошибаюсь?

Она засмеялась кокетливым, воркующим смехом, обняла супруга за шею и вскинула голову с видом победительницы, абсолютной хозяйки положения. Проводник поднял руку с флажком, поезд медленно тронулся, но она успела произнести те самые опрометчивые, неосторожные слова, которые оказались для нее роковыми.

— Конечно, я вас узнала, — сказала она. — Это ведь с вами мы столкнулись как-то раз на Уордор-стрит?

И. Комаровой

Ангелы и архангелы

Преподобный Джеймс Холлавей, викарий церкви Святого Суитина, что на Чешэм-стрит, был очень и очень недоволен.

Всего на шесть недель он оставил приход на попечение младшего священника, а теперь, по возвращении, обнаружил, что все это время тот занимался не чем иным, как подстрекательством прихожан к мятежу. За столь краткий промежуток времени самый тон церковной службы успел до неузнаваемости измениться, да и вся атмосфера в храме стала другой. Жители Мейфэра — титулованные, прославленные и богатые, — составлявшие паству церкви Святого Суитина, в отсутствие своего любимого викария обнаружили на его месте зеленого юнца, не обладавшего ни обаянием, ни воспитанием; его выговор и тот оставлял желать лучшего.

И это еще не все. Вместо того чтобы скромно, не выпячиваясь, исполнять свои обязанности — как и пристало тому, кто никогда не смог бы заменить отсутствующего, кто находится здесь исключительно из милости и кого в лучшем случае терпят, отводя глаза и горестно вздыхая, — молодой человек имел наглость вообразить себя важной особой, которой позволено разоблачать и обвинять. И вот этот-то тщедушный, с простоватыми чертами лица, во всех отношениях недостойный заместитель занимал кафедру того викария, чей голос приводил в трепет тысячи людей, чей взгляд заставлял даже самых скрытных дам обращать взоры в сторону исповедален!

Первым делом, еще прежде, чем члены конгрегации успели погрузиться в собственные важные мысли, никому не известный молодой священник окинул их всех презрительным взглядом и невозмутимо, по пунктам, высказал все, что о них думал.

Говорят, что змеиный яд причиняет ужасную, нестерпимую боль, однако слова новоявленного проповедника оказались куда более ядовитыми, чем змеиное жало: они глубоко уязвляли души слушателей. Никогда еще под сводами Святого Суитина не раздавалось таких неприятных, шокирующих речей, как в те полчаса, пока длилась его проповедь. Чуть ли не каждое высказывание взывало к цензуре: по единодушному мнению присутствующих, проповедь преподобного Патрика Домби следовало вымарать от начала и до конца. И когда он отговорил, в церкви не осталось ни одного человека, который не залился бы румянцем