и не прочистил бы горло по меньшей мере раз десять. Никто не смел даже взглянуть в лицо своему соседу по скамье. Не было ни одной туфли, которая не топнула бы в пол, ни одной перчатки, которую не разорвали бы надвое нервно теребившие ее руки.

Викарий предполагал отсутствовать шесть недель, и все описанное выше оказалось только прелюдией. А в то первое воскресное утро добродетельные и набожные прихожане церкви Святого Суитина высыпали на улицу переполошенные, как стадо испуганных гусей. Надо ли говорить, что через неделю они не пришли на службу и написали своему возлюбленному викарию гневную петицию.

Преподобный Джеймс Холлавей прочитал их послание, сидя на веранде очаровательного загородного дома в Девоншире, где он восстанавливал силы после инфлюэнцы.

Поначалу ситуация не показалась ему чрезвычайной. Он даже зачитал отрывок из письма хозяйке дома, прекрасной телесно и духовно герцогине Эттлборо.

— Видите, моя дорогая Нора, — начал преподобный, сопровождая свои слова весьма элегантным жестом, выражающим покорность судьбе. — Нельзя отлучиться даже на неделю: мои подопечные тут же начинают требовать, чтобы я вернулся. Как прикажете поступить?

Герцогиня склонилась над сидевшим в кресле священником и помахала над его головой платком — как веером.

— Вы совершенно о себе не думаете, Джим, — сказала она. — Вы уже готовы броситься назад и окончательно подорвать свое здоровье, лишь бы не оставлять приход в руках некомпетентного заместителя. Но я вам запрещаю это делать. Слышите? Вы мой пленник, и я вас никуда не отпущу. Вы еще очень слабы и нуждаетесь в присмотре.

Преподобный укоризненно покачал головой (этот жест она обожала) и нежно ей попенял:

— Вы меня ужасно балуете.

— Во всем, что касается здоровья, вы сущий ребенок, — продолжала герцогиня. — Возвращаться сейчас было бы самоубийством. Кстати, кто такой этот Патрик Домби?

Джеймс Холлавей презрительно пожал плечами:

— Некий выпускник Кембриджа, с прекрасными рекомендациями. Служил в Уайтчепеле, насколько мне известно. Подозреваю, что он разделяет все эти глупейшие социалистические идеи. Мне пришлось его взять, поскольку не было другого выбора. Вы ведь помните Смита, его предшественника? Он сейчас в санатории, вместе со своей женой. У бедняги туберкулез, и боюсь, что надежда на его выздоровление невелика.

Герцогиня протянула больному персик, который тому полагалось съедать каждое утро, и священник умиротворенно улыбнулся.

— Обещайте мне оставаться здесь до тех пор, пока ваше здоровье не поправится как следует, — потребовала она. — И пусть приход Святого Суитина позаботится о себе сам.

Он ответил ей благодарным пожатием руки, а потом негромко процитировал:

— О женщина! Ты так лукава…[111]

Прошло несколько недель, викарий пребывал в Девоншире, и все это время его не переставали беспокоить слухи. Похоже, молодой священник вовсе не испугался бунта благочестивой паствы, более того — всемерно ему содействовал, заполнив церковь собственными последователями из низов общества. Они стекались сюда из самых непрезентабельных кварталов Ист-Энда — худые, плохо одетые и к тому же немытые, — и рассаживались на скамьях, которые еще недавно занимали очаровательные светские дамы.

Церковь Святого Суитина утратила свой блестящий ореол. А ведь это был знаменитейший храм в Мейфэре! Самый ее пропитанный ладаном воздух заставлял плакать даже суровых лордов, не знавших других увлечений, кроме охоты на лис; а задушевный звук ее орга́на и сладкоголосый хор мальчиков, возносивших молитвы на фоне ярко горящих свечей, побуждали даже самых ветреных актрис опускаться на колени; и вот теперь эта церковь заполнилась обитателями грязных трущоб Уайтчепела, которые понятия не имели, что такое генуфлексия[112].

Наверное, викарий Святого Суитина, несмотря на уколы совести и ясное сознание своего долга, не придал бы этому делу столь большого значения, будучи уверен, что по его возвращении все вернется на круги своя, к тому же слухи могли оказаться сильным преувеличением, — если бы в весьма уважаемой газете не появилась некая заметка.

«Во время отсутствия викария, — говорилось в ней, — в церкви Святого Суитина на Чешэм-стрит можно наблюдать весьма необычную картину. Временно исполняющий обязанности настоятеля преподобный Патрик Домби сумел своими блестящими проповедями привлечь толпы прихожан. В последнее воскресенье очередь желающих попасть на службу растянулась до самой Чешэмской площади. Многие явились из печально известных трущобных районов Лондона. При этом давние прихожане церкви — которые, как все знают, являются страстными поклонниками своего викария, — на службу не пришли, но их отсутствие было едва ли заметно, поскольку церковь оказалась заполнена народом: на скамьях и даже в проходах негде было яблоку упасть. Можно предсказать большое будущее столь красноречивому молодому священнику, чьи проповеди вызывают восторг у представителей не одного какого-либо класса, а у людей всех характеров и состояний».

Когда викарий церкви Святого Суитина читал эту статью, его глаза сузились до щелочек, а щеки раскраснелись. Он отложил газету и принялся постукивать пальцами по колену. Самоуверенный юнец зашел слишком далеко. Он погнался за известностью, чего делать не следовало, и теперь его надо остановить во что бы то ни стало.

Преподобный Джеймс Холлавей поднялся из кресла и пошел отыскивать хозяйку дома. Но прежде он небрежно бросил газету в корзину для бумаг.

— Нора, — сказал он, — я долго уступал вам, но теперь пришло время вас покинуть. Надо снова впрягаться в свою упряжь. Стадо не может оставаться без пастыря.

Он улыбнулся и провел пальцами по своей густой седой шевелюре.

— Скажите, пожалуйста, — продолжил он, — когда отсюда уходят поезда в Лондон? Я полагаю, что не позднее чем завтра вечером…

Викарий откинулся на спинку кресла, наполовину прикрыл глаза и сложил руки домиком. Его заместитель стоял перед ним на коврике у камина.

— Прежде чем я позволю себе критически высказаться о вашем поведении, — начал викарий мирным тоном, — мне хотелось бы напомнить вам, что полтора месяца назад я покинул Лондон из-за тяжелой болезни. Один из лучших наших врачей предписал мне полный покой. Только по его настоянию я согласился воспользоваться гостеприимством герцогини Эттлборо. И мне пришлось, как вам известно, возложить все свои обязанности на вас. Вы явились ко мне очень вовремя: у меня не оставалось другого выбора, как только принять ваши услуги. Вряд ли нужно прибавлять, что я вам доверял. И к чему привело доверие? Все это время я не знал покоя, у меня не было возможности восстановить здоровье и силы. Прихожане то и дело призывали меня вернуться. И вот теперь я, только-только начав поправляться, должен снова взвалить на себя обязанности главы прихода, поскольку вы показали себя с самой худшей стороны и проявили явную некомпетентность.

Он сделал паузу, чтобы перевести дыхание. Младший священник воспользовался этим и заговорил:

— Мне очень жаль, что вам