Но при Екатерине архитектура процветала, поскольку она была полна решимости оставить свой след в столице. «Великие здания, — говорила она, — возвещают о величии царствования не менее красноречиво, чем великие деяния».102 «Вы знаете, — писала она в 1779 году, — что мания строить у нас сильнее, чем когда-либо, и ни одно землетрясение не разрушало столько строений, сколько мы возвели… Эта мания — адская штука; она бежит вместе с деньгами, и чем больше человек строит, тем больше ему хочется строить; это болезнь, как пьянство».103 Хотя она говорила Фальконе: «Я даже рисовать не умею», у нее был свой взгляд на искусство, или взгляд, на который повлияли римские раскопки в Геркулануме и книги Кайлуса и Винкельмана. Она отвернулась от вычурного барокко и цветистого рококо, царивших при Елизавете, и отдала свой голос за более строгий неоклассический стиль. Некоторые современники ставили ей в заслугу то, что она давала четкие указания и предварительные эскизы для своих архитекторов.104

Не найдя отечественных художников, способных воплотить ее замыслы, она обратилась к Западной Европы за людьми, унаследовавшими классическую традицию. Так появился Жан-Батист Валлин де Ла Мот, построивший для нее на Неве Дворец Академии художеств (1765–72) — ренессансный фасад из облицованного кирпича и классический портик, а внутри — величественную полукруглую лестницу, ведущую в ротонду под куполом. В качестве пристройки к Зимнему дворцу Валлин построил знаменитый Эрмитаж, который Екатерина рассматривала как убежище от придворного этикета, но который стал ее картинной галереей, а сейчас является одним из главных музеев мира. Екатерина описывала его Гримму в 1790 году как «мое маленькое убежище, расположенное так, что идти туда и обратно из моей комнаты — всего три тысячи шагов. Там я гуляю среди множества вещей, которые я люблю и которыми восхищаюсь, и эти зимние прогулки поддерживают мое здоровье».105

Из Франции также приехал шотландец Чарльз Камерон, изучавший там классический орнамент. Екатерина была в восторге от блеска и изысканности, с которыми он украсил серебром, лаком, стеклом, яшмой, агатом и полихромным мрамором личные апартаменты, которые она отвела для себя, своих любовников и собак в Большом дворце в Царском Селе. «Я никогда не видела равных этим заново отделанным комнатам, — писала она, — в течение последних девяти недель я не уставала созерцать их».106 Вокруг дворца был разбит парк в «естественном» и «английском» стиле, который она описала в письме к Вольтеру: «Теперь я безумно люблю английские сады, короткие линии, изогнутые линии, пологие склоны, бассейны и озера….. Я испытываю глубокое отвращение к прямым линиям; одним словом, англомания преобладает над моей плантацией».107 Для своего сына Павла и его прекрасной второй жены Камерон построил в Павловске (другом пригороде столицы) дворец в стиле итальянской виллы; здесь великий князь и Мария Федоровна разместили предметы искусства, собранные во время своих западноевропейских турне.

Из Италии приехал Антонио Ринальди, возведший в подарок Григорию Орлову два роскошных особняка: Мраморный дворец на Неве и, близ Царского Села, Гатчинский дворец, ставший любимой резиденцией Павла I. А из Италии приехал Джакомо Кваренги, очарованный греческими храмами в Паэстуме и шедеврами Палладио в Виченце. В 1780 году он представил Екатерине через Гримма планы и модели различных сооружений, которые он надеялся построить. Екатерину это привлекло, и с этого времени по 1815 год Кваренги возвел в Петербурге или под Петербургом множество зданий в классическом стиле: театр Эрмитажа, Смольный институт (который он пристроил к Смольному монастырю Растрелли), Банк империи, капеллу Мальтийского ордена, Английский дворец в Петергофе и Александровский дворец в Царском Селе. Он предназначался для внука Екатерины, будущего Александра I, который переехал в него в 1793 году, через два года после завершения строительства. «Это один из шедевров архитектуры XVIII века».108 *

Но неужели не нашлось русских архитекторов, способных потратить екатерининские рубли? Да. Надеясь оставить в Москве памятник в память о себе, она поручила Василию Баженеву спроектировать каменный Кремль, который должен был заменить кирпичный Кремль Ивана Великого. Баженев задумал грандиозное сооружение, которое затмило бы Версаль; те, кто видел деревянный макет, стоивший шестьдесят тысяч рублей, восхищались его архитектурным совершенством. Но фундамент, заложенный для него, просел под действием Москвы-реки, и Екатерина отказалась от затеи. Однако она нашла средства, позволившие Ивану Старову построить на левом берегу Невы Таврический дворец, который она преподнесла Потемкину в память о покорении Крыма.

Какой бы ни была цена ее построек, Екатерина достигла своей цели. Современник Массон писал: «Француз, проехав вдоль негостеприимных берегов Пруссии и пересекая дикие и невозделанные равнины Ливонии, с изумлением и восторгом обнаруживает посреди огромной пустыни большой и великолепный город, в котором изобилуют общество, развлечения, искусства и роскошь, которые, как он предполагал, не существуют нигде, кроме Парижа».109 А принц де Линь, повидав почти всю Европу, пришел к выводу, что «несмотря на недостатки Екатерины, ее общественные и частные постройки делают Санкт-Петербург прекраснейшим городом в мире».110 Плоть и кровь десяти миллионов крестьян были превращены в кирпич и камень.

X. КОНЕЦ ПУТЕШЕСТВИЯ

Екатерина, как и правители всех веков, объяснила бы, что раз уж люди в любом случае должны умирать, то почему бы государственным деятелям не направить гений на то, чтобы сделать страну сильной, а ее города — великими? Годы правления, трудности восстаний и войн, колебания побед и поражений приучили ее бесстрашно переносить страдания других и отворачиваться от эксплуатации слабых сильными, считая, что это не в ее силах.

Потревоженная дюжиной заговоров, направленных на ее отстранение от власти, и напуганная восстанием Пугачева, она была в ужасе от Французской революции. Она благодушно терпела ее, когда она обещала быть лишь свержением праздной аристократии и некомпетентного правительства; но когда парижская толпа заставила Людовика XVI и Марию Антуанетту покинуть Версаль и поселиться в Тюильри среди раскованного народа, когда Учредительное собрание объявило себя верховным, а Людовик согласился быть лишь его исполнительным чиновником, Екатерина содрогнулась от поощрения тех, кто стремился к подобным действиям в России. Она позволила духовенству запретить публикацию некогда любимых ею произведений Вольтера (1789);111 Вскоре она сама запретила все французские издания; бюсты Вольтера были перенесены из ее покоев в дровяную комнату (1792).112 Она изгнала идеалиста Радищева (1790), заключила в тюрьму общественно-духовного Новикова