– Детство у меня было совсем не такое, как у моих детей, – ухмыльнулся он.

Мне почудилось, что он изображает акцент, и стало любопытно, зачем он это делает. Мы еще немного поболтали – но думала я больше о том, что сказал Том прошлой ночью. Со мной Майкл и в самом деле был другим. Я видела, как в присутствии дочери он погружался в угрюмое молчание, а с экспансивной женой вел себя подчеркнуто отстраненно и чуть ли не презрительно. Слышала, как он с кем-то холодно разговаривал по телефону, умудряясь выразить гнев и ярость даже при весьма скромном владении французским. Но со мной он всегда был великодушным и снисходительным – будто бы видя во мне союзника.

* * *

После завтрака было решено отправить нас с Томом в город – за хлебом и овощами.

– Разве по воскресеньям магазины не закрыты? – с надеждой спросила я.

– Булочная – нет, – ответила Дженни. – И еще есть мужичок, который продает овощи и фрукты прямо из багажника своего «рено», у обочины. Я хочу приготовить на ужин рататуй, а у нас закончились кабачки.

Все с таким энтузиазмом поддержали идею показать мне городок, что у меня не хватило духу сказать им, что я предпочла бы валяться на пляже голышом, пока средиземноморское солнце не сотрет с моего тела последние следы Парижа.

Мы прибыли как раз в тот момент, когда старички и старушки выходили из церкви после мессы, и маленькая площадь внезапно стала шумной и оживленной. Туристы – кроме одной скромной бельгийской семейной пары в шортах со множеством карманов и удобных сандалиях для долгих прогулок – еще не появились. При свете дня городок представлял собой великолепное зрелище, и в очереди в пекарню я с удовольствием ощущала, как мои темные волосы впитывают солнечный свет. Том о чем-то говорил, а я разглядывала загорелые, гладкие лица пожилых людей, расплывающиеся в улыбках. Я с интересом прислушивалась к непривычному звучанию их речи, а во время пауз они смотрели на нас с нескрываемым любопытством.

Закупившись хлебом, мы надумали выпить по чашечке кофе на террасе Le Bastringue. Я опустилась на плетеный стул и вдруг испытала давно забытое чувство, так часто посещавшее меня в годы юности, что прошли в глубинке: странное, граничащее с шоком, ощущение при виде незнакомых молодых людей; волнение от предвкушения безграничных возможностей нового знакомства. За столиком пивной расположились трое парней, их позы были расслаблены и непринужденны, все их манеры излучают уверенность в себе. Ноги широко расставлены, руки закинуты за голову, на губе небрежно висит сигарета. Я старалась не обращать внимания на то, что все они смотрят на меня. Том и вовсе не замечал их присутствия.

– Поверить не могу, что она тори, – вещал он. – Она же всегда была такая классная. А теперь, наверное, спит с Борисом Джонсоном. О, un allongé, s’il vous plaît[100], – добавил он вслед пролетевшему мимо нас официанту.

– Pareil[101], – пробормотала я. Один из сидевших напротив парней снял солнцезащитные очки и одарил меня победной улыбкой.

– Ça va?

– Ça va[102], – улыбнулась я в ответ. Том быстро повернулся и коротко кивнул ему в знак приветствия (хотя это было излишне).

– Хе, – ухмыльнулся он. – Французы!

– Вообще-то она никогда открыто не заявляла о своей принадлежности к консерваторам… – я прервала фразу на полуслове, заметив, что незнакомец все еще не сводит с меня глаз. Тут зажужжал лежавший на столе телефон Тома.

– О черт, это мой звуковик! Секунду.

Я воспользовалась этой возможностью, чтобы установить зрительный контакт с привлекательным соседом.

– Дилан, я тебя очень плохо слышу, – громко кричал Том в трубку (так всегда делал мой отец). – Связь тут паршивая… Да, я еще в этом городке… Погоди-ка… – он посмотрел на меня, будто извиняясь, и зажал отверстие микрофона. – Это очень важно. Придется отойти, поискать сигнал – я ненадолго. Прости.

Он неуклюже перемахнул через стулья, едва не опрокинув один из них, на тротуар и не успел скрыться из виду, как новый друг окликнул меня.

– Alors, c’est ton mec?[103]

Я притворно возмутилась и ответила, что вовсе Том мне не парень. Молодой человек, пробравшись между столиками (гораздо изящнее, чем Том), занял его место.

– Americaine? – спросил он.

– Anglaise, – машинально ответила я.

– Жером, – представился он и указал на спутников: – Камий, Нико.

– Лия.

– Остановились в Сен-Люке?

– Сразу за ним. Работаю в одной английской семье.

– Ах, да – у писателя. Но вы говорите по-французски.

– Я живу в Париже.

Он воодушевленно кивнул.

– Ça s’entend[104]. А я в Марселе, но вырос тут – вот почему знаю вашего писателя. Он приезжает сюда каждое утро, а в этом городке все всех знают.

Я понимающе кивнула:

– Я тоже из маленького городка.

– А в Париже чем занимаетесь?

– Прячусь от взрослой жизни.

Он рассмеялся.

– Moi aussi un peu[105], – он закурил. – Вообще-то я музыкант, но работаю в баре.

Ох уж эти мальчишки! Смело лепят на себя этикетки профессиональных творцов, ни в коем случае не любителей.

– Je peux te piquer un clope, s’il te plaît?[106] – спросила я.

Он вынул сигарету из кармана рубашки и зажег, когда я поднесла ее к губам. Глаза у него были темные, почти что черные, а нос – прямой, как у римских императоров на старинных монетах.

– Я буду в Сен-Люке еще пару дней, – продолжал он. – Надо встретиться – покажу тебе достопримечательности.

– Слышала, здесь потрясающий Carrefour.

– Ah, merde[107], значит, ты уже побывала в турбюро?

Я засмеялась.

– Нет, серьезно. Завтра вечером у нас apéro, в доме моих родителей. Приходи!

Тут я увидела у газетного киоска Тома – он отчаянно жестикулировал.

– Я бы с удовольствием.

Жером снова просиял улыбкой, сверкнув идеальными белыми зубами. Нижняя губа у него была тех твердых очертаний, что покорили меня с самого первого дня приезда во Францию.

– А что ты делаешь после обеда?

* * *

Домой я вернулась около пяти вечера, проведя все это время в компании трех друзей. Том пообедал вместе с нами на террасе, хотя было немного неловко оттого, что он почти не говорил по-французски, а ребята – по-английски; впрочем, Том продемонстрировал виртуозное владение языком жестов. А уходя, настойчиво уговаривал меня остаться.

– Не волнуйся: никто на тебя не обидится, – заверил он. – В конце концов, ты ведь пробудешь здесь еще целый месяц!

Мы посидели еще пару часов, пока наконец не решили прогуляться до пляжа, а там, устроившись на дюнах, курили и слушали хаус на чьем-то телефоне с писклявыми динамиками.

– Это один из моих миксов, – сказал Жером с напускной небрежностью (хотя его явно распирала гордость).

Порой мне казалось, что последние лет пять я только и делаю, что хвалю парней за их миксы, – и все же я с искренним энтузиазмом ответила:

– Мне нравится вот этот кусочек. Это на арабском? – и лишь произнеся эти слова, поняла, насколько они невыносимо банальны.

– Моя мама – алжирка, – пояснил он, должно быть, уловив мое смущение. – Это отрывок композиции, которую часто ставили мои бабушка с дедушкой, когда я был маленьким.

Весь день он изо всех сил старался со мной уединиться – но приятели всякий раз мешали ему. Наконец, сжалившись, я попросила его проводить меня до дома. Мы расстались на вершине холма, и до самого вечера перед глазами стояло его красивое загорелое лицо на фоне изжелта-голубого неба с охристо-зелеными мазками сосен и высокой сухой травы. Целуя меня на прощание, он ненадолго задержал руку на моей спине.

На террасе я обнаружила Дженни с собранными на макушке волосами, в здоровенных садовых перчатках и с секатором в руках.

– Guten Tag![108] – пропела она, взглянув на меня поверх горки вырванных сорняков. – Слышала, ты тут охотишься за штанишками.

«Надо бы запомнить это выражение», – решила я про себя, беззаботно ответив, что и в самом деле познакомилась с очень симпатичным парнем.

– Отлично, – с чувством отозвалась она.

– Вам помочь? – спросила я, кивнув в сторону подсыхающей растительности.

– А ты справишься?

– Я же деревенская девчонка! – воскликнула я, стараясь вложить в свой ответ как можно больше гордости.

– Вот только у нас всего одна пара перчаток. И это неудивительно – ни Анна, ни Майкл не отличаются склонностью к прополке.

Так что меня отправили в сад за розмарином, тимьяном и лавровым листом. Послеобеденный зной звенел от жужжания насекомых, в воздухе витал аромат майорана – я ходила по нему босиком, словно по ковру, устилавшему землю и расползающемуся по газону. Нежные паутинки дикого фенхеля заползали в огромные терракотовые горшки с геранью и пикантным лимонным тимьяном.