Шрифт:
Закладка:
Я уронил меч и пнул его, что есть силы. Успеют – подберут. Столичный продолжал что-то бормотать. Воздух теплел. Боковым зрением я заметил, что мой постыдно брошенный палаш летит. Кое-как я выпутался из плаща, оставив его ёлкам, и, наплевав на колючки, побрел прямо напролом.
– Горят! – хохотнул арбалетчик!
– Так им! Так им! – поддакнул второй.
Раздался страшный хруст. Где-то совсем близко рухнуло дерево, да так, что недобитые твари с арбалетчиками остались с одной стороны, а мы со столичным с другой.
– Беги, – просто с каким-то горьким отчаянием попросил латник, кося взгляд в сторону разлапистого дерева. Как могу бежать? – Беги, дурак! А ну, пошёл! – взревел столичный, его пальцы полыхали неведомыми зелеными огоньками, в воздухе крутился толстый круглый смерч. – Туда! – указал он в сторону смерча.
«Боже, мужик, ты чего…» – подумал я, но не решился. Мне сделалось совсем худо, будто перемололи всего меня заживо и выплюнули, но не до конца.
– Туда? – выдавил я хрипло и сам подивился слабости голоса.
Столичный едва различимо кивнул, всё его внимание было сосредоточено на смерче, возросшим до двух метров в обхвате.
– Я потерял две сотни человек. Хоть ты живи.
Сияние бледнело. Я дернул рукой, выбираясь из ельника. Смерч подобрался ко мне. «Холодный», – подумалось вовсе не к месту. Я сделал последний рывок, прикрывая лицо здоровой рукой, ввалился в сияющий ураган. Латник за моей спиной что-то выкрикнул, что-то безумное, нечеловеческое.
***
Выкинуло меня где-то у мостика, неподалёку от Речного вокзала. Смерч просто погас, а город появился. Я думал, подохну, расплющит меня, ослепит, сожжёт и пара сотен прочих милостей, но нет. Вроде жив.
К чему был весь этот поход? Что стало с остальными? И с теми двумя сотнями, о которых успел обмолвиться латник? Почему они приехали к нам? Почему набрали этих странных людей? Я сорвал с шеи никудышный испачканный шарф, кое-как связал концы, подвесил на него раненую руку. Около моста стоял фонарь, на фонаре висели скромные часики. Половина десятого. Всего лишь. Я чертыхнулся, не бывает так, ну не бывает! и побрёл искать последний трамвай. Одно мне на сегодня ясно: тот человек из Брумвальда был колдун, и мы с ним вляпались во что-то дурное.
***
У подъезда кто-то стоял, кто-то маленький и замёрзший. По чёрным лужам порхали блики-мотыльки, оранжевые и красные, голубые. Сияли зефирные фонари.
– Даня? – бросил я наугад и с размаха наступил в лужу. В сыром ботинке радушно булькнуло. Неведомый кто-то послушно кивнул, поёрзал и бросился мне навстречу. Зефирные фонари согласились.– Давно ждёшь?
– Нет, нет. Я только с половины пятого. Я только отдать. Я… вот! – она протянула мне папку. Пальцы совсем красные. Протянула и отпрянула. – Ух… Что стряслось? От тебя… от тебя…
– Болотом – знаю. Всю ночь по лесам гоняли.
– Всю ночь? – она испугано переплела пальцы. Так не согреешься, нет, не согреешься! – Тебя три дня как не было…
Три. Дня…
– Вот чёрт. Может, зайдёшь?
Хрустальный мир
Я просто вышагну,
из платья выберусь,
из тени сумрачной,
потрогать свет.
Оставлю платьишко
в шкафу на вешалке,
за дверью тоненькой
пускай висит.
Под звон будильника
босыми ступнями
по скрипам-шорохам
да в новый день,
Едва распустится
бутоном розовым
в дыму и зареве
печальных дум,
едва откроется
в дождливой лёгкости,
едва откликнется -
и в такт дышу.
А ночью сумрачной,
затёртой в памяти,
тревожно мнущейся
в тени теней
мне снились демоны,
звали и скалились,
смеялись ласково
в дурмане сна.
Они привычные,
давно знакомые,
мои знакомые.
Треклятый сон.
Мы с ними боремся,
мы с плачем ссоримся,
на вострых краешках
держа баланс.
Так просто вышагну,
из страхов вышагну,
из плача с хохотом
в хрустальный мир!
По любви
На улицах творилось что-то странное. Машины длинной шеренгой переползали от моста к мосту, так медленно, пешком быстрее бы вышло. На обочинах стояли полицейские. «Перекрыто! В обход давай!» – рявкнули в окно. «Мне на Гончарную! – возмутился водитель, – У меня маршрут». «Ничего не знаю, – ему ответили, – поворачивай!». И грузный автобус встроился в левый поток.
Сбоку перешёптывались какие-то женщины, от них пахло тестом и уксусом. Над городом висели плотные дождевые облака. Мигали фары, окна переливались оранжевым. Женщина нервно поглядывала в окно, никак не могла вычислить, где мы, и я вместе с ней, и весь автобус. Она снимала белые шерстинки с затасканной серой юбки, видела мутно, хмурилась. Руки грубые, грязные ногти. «На площади… – бурчала её соседка. – Твой, дома?». «Дома, дома, – ей отвечали, – Куда он пойдёт? Дурак, что ли? Слышала, из Брумвальда приехали?». Мне надоело подслушивать, я откинула голову на спинку, вряд ли удастся снова заснуть.
По радио крутили экстренную сводку: «Оставайтесь, по возможности дома, граждане. Не нарушайте закон. Несанкционированные митинги…»
Автобус трясло. Мы, кажется, вынырнули из пробки. Снаружи шлёпал дождь. Я думала, что никогда ещё так сильно не опаздывала, что надо позвонить Килвину.
У проходной я оказалась в половину одиннадцатого, а ждали к девяти.
– Извините, – прошептала я, запыхавшись.
В прихожей было пусто, по коридорам никто не ходил, не шуршали на кухне, за стеной не стучали машинки. Секретаря почему-то тоже не было.
– Полно, Анна. Сегодня полгорода никуда не успеет. Похвально, что вообще дошли. Хотите кофе?
Он привстал, оттолкнул кресло. Я отодвинулась к двери.
– Нет, спасибо.
– Как скажете. Вы слышали новости?
– Д-да.
– Что думаете?
– Н-не знаю. Я не интересуюсь политикой.
– А зря. Сейчас не то время, чтобы быть в стороне. Определяйтесь, Анна, вот мой совет.
