А в старину было еще хуже – четвертовали, распинали, раздирали на части, сажали на кол. Эрих посмотрел в ютубе множество роликов про пытки. Ужасался. Еще раз понял, что в любой пытке самое страшное – непоправимость. Отрубили тебе руку или ногу – не приставишь. Надежда только на то, что при отрубании такая боль, что хуже уже не будет. Предел. Если повезет, потеряешь сознание или умрешь от боли. А вот если постепенно душить, то тебе все хуже и хуже. Но самое, наверное, жуткое – когда сажают на кол. Тебе невыносимо больно, но с каждой секундой становится еще больнее и больнее, больнее и больнее, кол вдвигается в тебя все глубже и глубже, раздирая внутренности, хочется выть и корчиться, но корчиться нельзя, потому что от каждого движения насаживаешься глубже. И ведь самое правильное – именно корчиться, подпрыгивать, чтобы скорее все кончилось, но человек до самого последнего момента надеется – на что? Что снимут с кола? Даже если снимут, у него все внутри непоправимо испорчено, он неизбежно умрет, только еще медленнее и мучительнее.

Нет, нельзя ничего делать со Славой. Нельзя.

Но как только возникло это нельзя, сразу же захотелось до нестерпимости. Надо что-то делать, чтобы себя отвлечь. Не говорить со Славой, не смотреть на него. И сразу захотелось говорить и смотреть. Ладно. Тогда надо, наоборот, поговорить. Пусть расскажет о себе. Иногда в человеке выясняется что-то неожиданно хорошее. И оно мешает на него злиться.

Эрих начал говорить. Он начал с нейтральных тем. Спросил:

– Слав, а ты москвич или приезжий?

– Мы все тут приезжие, – сказал Слава.

– Я вот нет, я коренной.

– А я с Энгельса.

– Это где?

– Где Саратов. На другом берегу.

– А у меня жена из Саратова.

– Серьезно?

– Говорю же.

Эрих не сказал, что жена гражданская и что она бывшая. Женатый человек вызывает меньше подозрений.

– На квартире тут живешь? – спросил Эрих.

– Само собой.

– И давно?

– Третий год езжу. А дома меня девушка ждет. Как капитана дальнего плавания. Года через три поженимся. Или лет через пять.

– Не боишься?

– Чего?

– Она там одна, мало ли.

– И чего?

– Может, с кем-то…

– И пусть. Она может, я могу, все могут. Я ей объяснил: обманывать хуже, чем изменять. Мы свободные люди, у нас потребности. Она психологическая девушка, сама все понимает.

– Веселые вы.

– Ну да. Зато потом успокоимся, и все будет нормально.

– А если, когда поженитесь, она в самом деле изменит, тогда что?

– Не изменит. Я ее убью сразу. Или выгоню. Потому что жена не подруга, это совсем другое. Подруга отдельно, а жена – это уже вместе, это твое.

– А тут у тебя сейчас, как я понял, две девушки сразу?

– Как бы да.

– Расскажи.

Все любят рассказывать, как умеют то, чего не умеют другие. И Слава рассказал. С подробностями. Эрих слушал и понимал, что Слава не просто паскудник, а паскудник принципиальный, с фантазией, с удовольствием. Кроме двух девушек, была у него третья, о ней Слава тоже рассказал. Совсем молоденькая, живет рядом с его съемной квартирой, некрасивая, явно нарывалась, рассказывал Слава, и однажды нарвалась, сделал Слава с ней, что она хотела. А на прощание сказал:

– Заходи – пореже.

И захохотал.

– Она так смотрит, вся в соплях, а я ей: заходи – пореже.

И опять хохотал.

– Заходи – пореже. – Он гордился и наслаждался собой и своим остроумием.

– Заходи – пореже, – раз уже пятый повторил, не в силах расстаться с замечательным воспоминанием.

– Заходи – пореже. – И от повторения, похоже, эта фраза ему казалась все удачнее и смешнее.

У Эриха в руках был шпатель. Он кинул его в Славу и закричал:

– Заткнись, сволочь.

Он не просто закричал, он заорал:

– Заткнись, сволочь.

Даже не заорал, а завопил так, как вопит человек, который после этих слов бросится на другого человека и разорвет его.

– Заткнись, сволочь, заткнись, я сказал, заткнись.

Шпатель шмякнулся о стену довольно далеко от Славы. Капля штукатурной смеси попала ему на щеку. Слава вытер, посмотрел на каплю так, как смотрят на неожиданную кровь.

– Ты что, псих? Сам же просил рассказать.

– Извини, – тут же сбавил Эрих. – Голова с утра… Не в себе немного. Замнем.

– Замнем и затрем, – добродушно согласился Слава, затирая стену.

Эрих понял, что ему надо уходить. От Славы и от этой работы. Его лучший вариант: быть среди людей, но отдельно. Так было, когда он был охранником.

И вот скажите, что нет судьбы и ее подсказок. Только Эрих подумал, что хорошо бы устроиться опять охранником, и в тот же вечер он увидел на двери одного из окрестных магазинов рукописное объявление: «Требуются уборщица, охранник».

Он зашел, узнал, что охранник, да, нужен, но договариваться надо не с магазином, а с охранной фирмой, с ЧОПом, дали телефон какого-то Рубена. Эрих позвонил, представился, Рубен решил вопрос в одну минуту.

– Прямо завтра выходи, – сказал он. – Если уже работал в охране, работу знаешь. Документы возьми с собой, я заеду, сфотографирую, все оформим. Форму привезу, у тебя какой размер?

Олег, которому Эрих позвонил сказать, что увольняется, рассердился: так не делают, пусть Эрих доработает до конца месяца, иначе Олег ему не заплатит. Эрих отказался дорабатывать, а денег ему причиталось настолько мало после недавней выплаты, что он не огорчился.

9

И вот он стоит в новой черной форме, которая пришлась ему точно впору, с желтой нашивкой, на нашивке название охранной фирмы. И он счастлив.

Магазин оказался не простой, с отделами здорового питания, а обычные продукты дорогие и качественные. Поэтому покупателей всегда было немного, обслуживала их обычно одна кассирша и вполне управлялась. Иногда, очень редко, за вторую кассу садился мужчина из персонала. Тахир его звали. А двух сменяющих друг друга кассирш звали Марина и Галя, они были то ли таджички, то ли узбечки, то ли туркменки. Марина молодая, милая, со всеми приветливая. Галя в возрасте, такая мать семейства. А уборщица, которую вскоре наняли, была кореянка или китаянка. А может, казашка. Она молчала все время. В кулинарном отделе и отделе весовых мясных и рыбных продуктов тоже были какие-то иностранки непонятной национальности, Эрих не вникал. Он хоть патриот, но не против. Если люди работают, ведут себя нормально, пусть приезжают и живут.

А в отдельном кабинете сидела управляющая магазином, белокурая женщина Валентина, похожая на советскую актрису Доронину. Она принимала товары в задних помещениях, иногда выходила в торговый зал,