На самом деле Степаныч сказал еще грубее. Не «в сортире» сказал. Глагол сказал.

Эрих пообедал на подоконнике.

Это очень тяжело – постоянно находиться рядом с человеком, который тебе неприятен. С Никитой и то было легче, к Никите Эрих был просто равнодушен, а тут другое, тут возникло сначала раздражение, потом злость, потом ненависть.

Однажды, проходя мимо комнаты, где работал Степаныч, Эрих увидел, как тот высунулся в окно. Он что-то там делал с отливом, стучал по жести. Высунулся наполовину, только ноги тут. Схватить его за ноги, одно движение, и нет старика. С десятого этажа упасть – никто не выживет. Эрих сделал шаг в сторону Степаныча. Тот повернулся.

– Ты здесь? Придержи-ка меня.

Эрих держал его за одежду, а Степаныч стучал.

Сейчас столкнуть было еще проще. Но Эрих не мог – человек ему доверился. А главное, Степаныч хоть и неприятный человек, но ни в чем не виноват. Предыдущие хоть в чем-то были виноваты, а Степаныч нет. Нехорошо получится. Как у маньяка какого-нибудь, который убивает для удовольствия. Эрих не собирается убивать для удовольствия. Он вообще не хочет убивать, но рано или поздно придется. Он так был в этом уверен, что даже не задавал себе вопроса – почему придется? Знал, что этого не избежать, вот и все.

Но получилось наоборот – его чуть не убили. Тот же Степаныч чуть не убил его. У него время от времени случались головокружения. Работает что-нибудь внизу, у пола, встанет и вдруг пошатнется, держится рукой за стену.

– Все нормально? – спросит Эрих, если видит это.

– Сейчас пройдет. Сосуды.

И вот они работали в одной комнате, рядом. Степаныч внизу возился с заделкой щелей под плинтуса, а Эрих стоял на стремянке, под потолком, и клеил серпянку под чистовую штукатурку. И его вдруг швырнуло в сторону. Это Степаныч слишком резко встал, его повело, на этот раз у него не просто закружилась голова, он потерял сознание. И всем телом он рухнул на стремянку. Эриху не за что было зацепиться, он упал на пол с двухметровой высоты. Сильно ушиб руку и плечо, а головой чуть не угодил на батарею отопления. Так близко была голова от убойного металла батареи, в миллиметре или даже долях миллиметра, что Эрих почувствовал это волосами. А в месте, куда мог прийтись удар, несколько дней ощущал легкое жжение. Так от трения бывает, если неудачно потер кожу. Будто ожог. Видимо, ожгло тем узким воздухом, который был между батареей и головой. Даже воздух ведь ожечь может, все дело в скорости.

Эрих вскочил, сгоряча хотел заругаться, но увидел, что Степаныч лежит неподвижно. Эрих вызвал скорую помощь. Вызвал и полицию. Скорая зафиксировала смерть Степаныча. Приехали двое полицейских, задали Эриху несколько вопросов. Он рассказал, как все было.

– Не подрались случайно? – с надеждой на преступление спросил старший из полицейских.

– С чего бы? Он сознание потерял, упал на лестницу, а я с лестницы.

– Раньше говорили – апоплексия, – сказала женщина-врач, пожилая женщина.

– Это что? – спросил полицейский.

– Кровь к голове резко приливает, сосуды не справляются. Моментальная смерть. Зато легкая.

Полицейский потрогал голову. Наверно, у него тоже бывают приливы.

Смерть Степаныча была первая смерть, которую Эрих видел своими глазами. То есть – сам момент. И был разочарован. Вот человек стоял, вот упал, вот он был, вот его нет. Просто и обычно. И для Эриха, если подумать, ничего не изменилось. Степаныча нет, его увезли. Но когда он работал в соседней комнате, его тоже для Эриха не было. Одновременно он был, потому что Эрих иногда думал о нем. Но и после смерти Степаныча он о нем думает так, будто Степаныч продолжает жить. Из этого вывод, что смерть имеет настоящее значение только для того, кто умер. Для других – никакого значения. Нет, другие могут быть с умершим в каких-то отношениях, тогда да, тогда имеет значение. Интересно, есть ли статистика, кого убивают больше при бытовых убийствах, посторонних или близких? Должно быть, все-таки близких. Все, что человек делает, он делает для того, чтобы что-то чувствовать. А какой смысл убивать кого-то постороннего, если ты ничего не чувствуешь?

Приехал прораб Олег, попросил Эриха поработать пока в одиночку, обещал кого-нибудь вскоре найти.

Эрих работал и думал. Он ведь и сам мог умереть. И это было бы не случайно, а логично. Почему он стал ремонтником? Потому что посоветовала Светлана, а потом ее подруга. Следовательно, появление в его жизни Светланы стало причиной его смерти. То, что смерти не было, – чистое везение. Еще не вечер. Его может ударить током. Он может выпасть из окна, если будет устанавливать отливы, как устанавливал Степаныч. Может опять свалиться со стремянки. Может разбиться лист стекла, осколок перережет жизненно важную артерию.

Вот тогда Эрих и очнулся.

Раньше, когда жил один, он возвращался домой с радостью. Там был островок чистоты, порядка и уюта. Теперь – чужой дом. Чужие вещи везде. Чужие запахи.

Надо принимать меры, восстанавливать свою жизнь. Убирать лишнее.

Но Эриху, человеку доброму и мягкому, было всегда трудно избавляться от людей. То есть от друзей и близких. Поэтому у него и не было друзей и близких. А тут практически жена, хоть и недавно. И нет явных поводов для расставания. Эрих, когда пришел в себя и все понял, не спешил, ждал подсказки. Когда решение принято, терпеть легче. Считай, что сделал, только отложил. Но миновал день, другой, пролетела неделя, другая, подсказки не было. Светлана уходила рано, приходила поздно, готовила еду, говорила с Никитой, с Эрихом, и все, уже пора спать. Ничем больше они не занимались, оба слишком уставали. Да и потерял Эрих интерес. С того момента, как очнулся, так и потерял. Потому что с чужими женщинами этим не занимаются.

И тут произошло неожиданное. Вечером явился бывший муж Светланы. Его звали Виктор. Эрих пришел с работы, а они сидят на кухне и ужинают. Будто они тут семья, а Эрих гость. Светлана тут же встала, что-то сказала вроде: извини, все так неожиданно, есть будешь?

Есть Эрих не стал, он не мог сидеть с ними за одним столом. Виктор поднялся и протянул руку. А Эрих был в маске. Обычно снимал, когда приходил, но сейчас не стал снимать. Рука Виктора осталась не пожатой. Он опустил ее, сказал:

– Бережемся? Понимаю.

Он был обычный мужчина, ничего особенного, только все время улыбался. А что еще делать виноватому человеку? Только улыбаться. У нас так заведено: мы своей вины не стыдимся, мы ее прячем улыбкой. А то