если подразумевать под этим словом то, что оно обычно значит) имеет склонность испытывать любовь или нелюбовь к чему бы там ни было, что другим может показаться странным. Так вот, в данном случае был пример как раз подобного отношения. Два или три раза я заходил к нему, чтобы посмотреть, как продвигается работа; ту терминологию, которую он употребляет в своей речи, я еще в состоянии понять, да он только так и разговаривает, но неприязнь к своей работе, что, по-моему, так просто каприз, я не мог постичь, да и сейчас не могу. Мне показалось, – и мистер Каттелл прищурил глаза, – что художник ощутил в рисунке какое-то зло.

– Да ну? Он сам так сказал? Я-то ничего зловещего в нем не заметил.

– Я тоже, сэр. На самом деле я так ему и сказал. «Послушай, Гатуик, – сказал я, – в чем дело? В чем причина твоего предубеждения… а это явное предубеждение?» Но нет! Объяснения не последовало. И я был вынужден, как и сейчас, лишь пожать плечами, да и cui bono[17]. Тем не менее все готово, и нам снова придется обратиться к техническим сторонам вопроса.

Подбор цвета для фона, кромки и узлов на полосах потребовал долгого времени, потом оригинальный образец и новые штампы посылали то в одно место, то в другое. Дентоны тоже весь август и сентябрь провели за пределами поместья. Поэтому лишь в октябре они получили достаточное количество ткани для занавесок.

Когда в праздник Симона и Иуды тетя с племянником вернулись после недолгого пребывания у кого-то в гостях домой, все было готово. Восторгам не было конца. Новые занавески превосходно соответствовали обстановке. Когда мистер Дентон переодевался к обеду и проверял наличие хранящегося в его комнате мебельного ситца, он не переставал восхвалять тот счастливый случай, который побудил его впервые в жизни забыть о тетином поручении, а затем вложил в его руки необыкновенное действенное средство исправить свой промах. За обедом он заметил, что рисунок навевает чувство покоя и в то же время совсем не скучный. А мисс Дентон, в комнате которой, между прочим, сей орнамент отсутствовал, была готова согласиться с ним.

На следующее утро за завтраком свое восхищение он слегка поумерил… правда, чуть-чуть.

– Об одном я жалею, – заметил он, – что мы позволили им соединить полосы наверху. Лучше было оставить их как есть.

– О? – вопросительно произнесла тетя.

– Да. Когда вчера вечером я читал в кровати, я увидел, что они слишком бросаются в глаза. Затем, я обнаружил, что без конца кидаю на них взгляд. Создавалось впечатление, что с занавесок кто-то смотрит, и я подумал, что это из-за того, что полосы вверху соединили. Еще мне мешал ветер.

– Но ведь ночь стояла тихая.

– Может быть, он дул только с моей стороны дома, но занавески колыхались и шуршали.

Вечером того же дня в гости к Джеймсу Дентону приехал его холостой друг. Его поместили в комнату на том же этаже, где спал и хозяин, но в конце длинного коридора, посередине которого, дабы оградить отдыхающих от сквозняка и постороннего шума, находилась дверь, обитая красной тканью.

И вот наступил момент, когда вся троица разошлась по спальням. Мисс Дентон рано отправилась спать, а мужчины – около одиннадцати. Джеймсу Дентону захотелось сначала почитать, и он устроился с книгой в кресле. Затем он задремал, а когда проснулся, то вспомнил, что забыл забрать с собой коричневого спаниеля, который имел обыкновение ночевать рядом с кроватью. Но когда он шевельнул свесившейся с кресла рукой, то пришел к выводу, что ошибся, потому что коснулся чего-то мохнатого. Тогда он протянул руку и стал гладить и ласкать нечто круглое. Но то, что он гладил, почему-то не походило на его пса, более того, собака не отозвалась на ласку, а продолжала сохранять абсолютное спокойствие, поэтому он повернул голову и бросил взгляд на пол.

И тогда тот, кто лежал на полу, поднялся. Это был человек. К креслу он, по всей вероятности, подполз на животе. А вот лицо, которое лишь всего в нескольких дюймах возникло перед лицом Джеймса, разглядеть было невозможно – оно все целиком было покрыто волосами. И эта лохматая грива возбудила в Дентоне столь безумный ужас, что когда он стремглав бросился вон из комнаты, то услышал свой собственный крик.

И основания для панического бегства у него, бесспорно, имелись. От страха он совершенно забыл, что дверь в центре коридора следует открывать к себе. Вместо этого он со всей силой стал ее толкать. И в ту же секунду он почувствовал, как кто-то пытается вцепиться ему в спину. Прикосновения пальцев, а может, и не пальцев, а чего-то более страшного становились все осязаемее, словно приобретение ими материальной формы прямо зависело от силы ярости их обладателя. И тут Дентон наконец вспомнил, как открывается дверь, распахнул ее, захлопнул за собой и добежал до комнаты друга.

И это все, что нам пока следует знать.

Может показаться любопытным, что Джеймсу Дентону ни разу не пришел в голову вопрос: а почему этот образец оказался в дневнике Пойнтера? Но на самом деле он прочитал дневник от корки до корки и не нашел даже упоминания о ткани. Но после пережитого ужаса, который я попытался облечь в слова, он твердо решил покинуть Рендкомб Мэнор прямо на следующий день (правда, он не знал, поможет ли это) и дневник взял с собой.

В своем домике у моря он более внимательно изучил ту часть, в который хранился образец. И в подозрениях своих оказался прав.

Два или три листа склеились, но заметить это было можно, лишь проглядев их на свет. Он подержал их над паром, страницы расклеились – клей оказался старым, – и именно там он и нашел необходимую запись.

Датировалась она 1707 годом.

Старый мистер Касбери из Акрингтона поведал мне сегодня о молодом сэре Эверарде Чарлетте, коий числился студентом без стипендии Университетского Колледжа и предположительно имел отношение к роду доктора Артура Чарлетта – нынешнего обладателя вашей коллекции. Сей Чарлетт был красивым молодым джентльменом, но атеистом, кутилой и выпивохой – так зовутся пьяницы, – он и по сю пору, как то мне известно, ведет себя столь же недостойно. Его частенько осуждали за порочащее его имя поведение, и если бы узнали обо всех его дебошах, то нельзя сомневаться, что выгнали бы из вашего колледжа. И, по моему разумению, никто бы не сказал бы и слова в его защиту, что мистер Касбери и сам подозревал. Он был очень красив и ходил без парика,