Шрифт:
Закладка:
Плита располагалась в северной стороне хора в крайне необычном месте: почти в трех футах от каменной ограды. Как верно заметил церковный служитель, она была совершенно обычной, из простого камня. Единственным, что представляло интерес, был металлический крест на северной части плиты (ближайшей к ограде).
Лейк согласился, что плиту можно датировать не ранее периода перпендикулярного стиля.
– Только простите, – сказал он, – но ведь ничем достопримечательным она не отличается, если только в ней не покоится какая-нибудь известная личность.
– Да нет, эта могила не принадлежит кому-либо из исторических деятелей, – чуть улыбнувшись, сообщил Уорби. – Кому ее установили, не знает никто. И все же если вы располагаете временем, мистер Лейк, то по пути домой я расскажу вам историю об этой плите. Сейчас свой рассказ я не стану начинать холодать, да и не бродить же нам тут всю ночь.
– Конечно-конечно, я очень хочу услышать вашу историю.
– Отлично, сэр, вы ее услышите. А теперь разрешите мне задать вам вопрос, – продолжал он, когда они шли через хор, – в нашем кратком путеводителе… да и не только в нем, но и в маленькой серийной брошюрке о соборах вы найдете утверждение, что эта часть здания была воздвигнута гораздо раньше, в двенадцатом веке. Я с радостью готов с этим согласиться, но… осторожнее, сэр… но не кажется ли вам, что каменная кладка в этой стене (и он постучал по ней ключом) напоминает саксонскую? Нет? Я так и думал и даже многим об этом говорил, вы уж поверьте… одному библиотекарю нашей Общедоступной библиотеки… и еще одному, он приезжал из Лондона по делу… да я раз пятьдесят об этом твердил, но таким же образом я мог бы разговаривать с этой каменной стеной. По-видимому, каждый придерживается своего собственного мнения.
Обсуждение столь странной особенности человеческой натуры заняло почти все время по дороге к дому. Плачевное состояние огня в камине в кабинете мистера Лейка побудило мистера Уорби пригласить своего постояльца скоротать вечерок у него в комнате. И вскоре мы видим их, удобно устроившимися именно там.
Мистер Уорби рассказывал свою историю очень долго, поэтому я не стану пересказывать ее так, как это делал он. Выслушав ее, Лейк немедля все записал и добавил несколько абзацев от себя, которые verbatim[18] сложились у него в голове. Возможно, записи Лейка я тоже изложу в сокращенном варианте.
Как выяснилось, мистер Уорби появился на свет в 1828 году. Его отец, как и его дед, да как и впоследствии и он сам, работал при соборе. И дед, и отец сначала служили певчими в хоре, а потом выполняли обязанности каменщика и плотника в указанном порядке. Уорби же, несмотря на то что, как и он сам признавал, голосом не обладал, был отобран в хор, когда ему было десять лет.
В 1840 году на Саутминстерский собор нахлынула волна неоготики.
– Было столько уничтожено красивых предметов, сэр, – со вздохом сказал Уорби. – Мой отец не поверил своим ушам, когда получил распоряжение расчистить хоры. Тогда пост декана занял новый человек – декан Бурскоу, – а мой отец служил мастеровым в городском союзе плотников, славящихся своим профессионализмом, и посему имел представление о том, каковой должна быть хорошая работа. И он считал жестоким уничтожать предметы из прекрасного дуба, таких же крепких, как и в тот день, когда их только сделали. А какая была резьба… гирлянды листвы, перемежающейся с фруктами. А позолота на обшивке сидений и органных труб… Все отправилось прямиком на склад на переработку. В целости остались только вот эти резные украшения да еще несколько в приделе Богоматери. Возможно, я и неправ, но считаю, что наш хор так и не стал столь же красивым, каким он был в те времена. Тем не менее мы узнали много нового об истории церкви, большая часть которой несомненно нуждалась в починке. Например, шпиль уже много зим как отсутствовал.
Мистер Лейк выразил согласие со взглядами Уорби на реставрацию, но подумал при этом, что за сим обсуждением до конца истории они никогда не доберутся. И, очевидно, Уорби понял это.
И поспешил разуверить его:
– На эту тему я часами могу болтать, что при первой же возможности, кстати, и делаю. Но декан Бурскоу сильно увлекался неоготическим стилем и посему полагал, что все до мельчайшей детали должно соответствовать только ему. И вот, как-то утром после службы он попросил отца подняться в хор, куда, переодевшись в ризнице, и сам пришел. В руках он держал рулон бумаги, за ним по пятам следовал церковный служитель, который нес стол. Они расстелили бумагу на столе и, чтобы рулон не свернулся, положили по углам листа молитвенники. Отец, который помогал им, увидел на бумаге рисунок внутреннего интерьера церковного хора. И декан – он очень быстро всегда говорил – и говорит: «Ну, Уорби, как тебе это?»
«Видите ли, – отвечает отец, – к сожалению, мне незнакомо это место. Не Херефордский ли это собор, мистер декан?»
«Нет, Уорби, – произносит декан, – это Саутминстерский собор – только такой, каким мы надеемся его видеть через много лет».
«Ах, вот как, сэр», – говорит отец. И больше он ничего не сказал – во всяком случае, декану, – но мне он рассказывал, что ему прямо-таки плохо стало, когда, оглядев хор, такой уютный и красивый, он бросил взгляд на эту противную холодную картинку – так он ее назвал, – нарисованную каким-то лондонским архитектором. Ну вот, снова я за свое. Но, если вы посмотрите, как все выглядело раньше, вы меня поймете.
И Уорби снял со стены гравюру в рамке.
– Короче говоря, декан протянул отцу копию распоряжения капитула расчистить целиком хор, подмести и подготовить для переделки, проект которой был создан в городе. И для разрушения хора надо было ему собрать поскорее рабочих. Вот, взгляните на эту картинку, сэр, видите, где стоит кафедра? Прошу обратить вас на это внимание.
Кафедра – огромное сооружение из дерева с куполообразным навесом – располагалась в северной стороне хора у восточного края сидений лицом к епископскому трону. Уорби объяснил, что во время перестройки проведение служб перенесли в неф, поэтому певчих не отпустили в вынужденный отпуск, а они очень надеялись на него. И органист даже навлек на себя
