Люди кутались в шарфы, коты пушили шерстку, а деревья, словно назло грядущему «минусу», скидывали последние одежды — жухлая листва бессильно опадала, шурша под ногами, как пожелтевшие страницы старой и скучной книги.

Я вылез из черной «Волги», и бросил, наклонясь:

— Вы езжайте, наверное… Чего здесь скучать зря?

— А вы как же, Михал Петрович? — просунулся водитель в окно.

— Довезут, — усмехнулся я, примечая на стоянке и «Ниву-Тайгу» Талии, и Ритин «Москвич». Захлопнул дверцу, и неторопливо пошагал к проходной «фабрики грёз».

Обычно я ощущаю свою «трудовую деятельность» в ЦК КПСС как некую общественную нагрузку. Понимаю, что пользу приношу немалую, ergo, и смысл появляется, но внутренняя досада всё равно «бухтит», пеняя на потерю времени.

Однако, порой моя высокая должность дарит приятные бонусы. Вот, как сегодня. Престарелый Машеров, хоть и уступил место генсека, но заделался вторым по счету (после Брежнева) председателем партии. Еще на той неделе Петр Миронович задержал меня в фойе ЦК, и велел вплотную заняться «съемками советского суперблокбастера».

«Ты не просто курируй, — строго наставлял он, — а вникай! Как… как продюсер! Не люблю это слово, какое-то оно… желудочно-кишечное, но другого не знаю. Мы же как договаривались? Что „Час Быка“ — не для коммерческого проката! Будем его старшеклассникам в школах показывать! Ну, а ты же у нас по науке, да по образованию? Вот и следи, чтоб буквально каждый кадр проработали, выложились, а шедевр сняли! Каждому времени — своя киноэпопея…»

И как такого наказа ослушаешься? Я всё бросил, и на служебной «Волге» — к «Мосфильму». Вахтер на въезде аж привстал от почтения… Мои губы сжались, запирая улыбку.

Студию посещать редко удавалось. Последний раз меня сюда Маришка затащила, когда тут доснимали «Кровавое Благодаренье». Хорошо у них получилось. Правда, не знаю, что испытывал обычный зритель, а я как будто перенесся в ту пору.

Лос-Анджелес… Лас-Вегас… Высоты Джеронимо…

Натурные съемки как бы сочетались с моими воспоминаниями, и давние, полузабытые эмоции затапливали мозг чувственным прибоем. Я узнавал «места боевой и трудовой славы» — в Калифорнии, Неваде, Нью-Мексико, Техасе — и то мурашки одолевали, то озноб холодил. Классно, как Лея говаривает…

Забредя к павильонам, я пожал плечом, и повернул обратно — над входом горело строгое табло: «Тихо! Идут съемки!» Ну, не буду мешать процессу, а то еще всех здешних муз распугаю…

Радиофон зазвонил тихонько, словно стесняясь громких звуков. Выцепив плашку новенькой «Теслы», я спросил, загодя смягчая тон:

— Алло? Маринка, ты?

— Я, — донесся нежный отзыв. — Привет… У тебя на радике шифратор стоит?

— Строго обязательно! Мы верны мудрому лозунгу НКВД: «Лучше перебдеть, чем недобдеть»!

— Молодец! — ласково похвалила «Росита». — Я почему тебя дергаю… Звонили из Белого дома, предупредили, что миссис Даунинг желает с тобой приватно побеседовать…

Мой рот растянулся в горделивой улыбке — недаром я озадачил Антона! Как чувствовал…

— Ну, можешь передать им, что я, так и быть, уделю время Синти.

— Какой ты добрый! — хихикнула Марина. — Ладно, Миша, жди звонка, в Вашингтоне уже утро. Пока-пока!

— Пока…

Я сунул «Теслу» в карман, и вздохнул. Находит на меня порой…

Ведь вся моя жизнь могла бы потечь совсем иным руслом, будь «Росита» покладистей… Нет, вот вбила себе в голову, что слишком стара для меня…

…А из омута памяти уже выныривал тот заснеженный пионерлагерь, где я маялся раком мозга — в полутемных коридорах плохо протопленного спального корпуса дышала Вечность…

До сих пор довольно улыбаюсь, как Чеширский кот, объевшийся сметаны, стоит лишь вспомнить, как я Маринку затащил в постель! Она поначалу не воспротивилась, слишком уж была ошеломлена, а затем ее саму подхватила волна влечения.

Хорошо было… И странно. Я-то в те прекрасные мгновенья был уверен, что полностью утратил свои паранормальные способности, ан нет! Мне Светланка потом всё растолковала по секрету: гадская астроцитома нарушила синаптические связи между корой и метакортексом, но сам метакортекс функционировал! Единственное, что я не мог, так это сознательно управлять Силой, а вот омоложение «сексуальной партнёрши»… Это, наверное, один из «основных инстинктов» паранормов и срабатывает на уровне подсознания. Ведь от такого омоложения зависит выживание «хомо новусов», как биологического подвида человека разумного.

Женщина, хотя бы однажды переспав с паранормом, сохраняет не только внешнюю молодость, но и фертильность — в среднем, лет на пятнадцать, а то и на двадцать дольше. Таков суровый ход естественного отбора: надо, чтобы паранорм оставил после себя как можно более многочисленное потомство — тогда хотя бы часть из его детей унаследует метакортикальную аномалию.

«Надо, хомо новус, надо!»

Но это касается «обычных» подруг. У женщин паранормальных всё ещё интересней, не зря их в Средние века на кострах жгли…

Заскучав, я вышел в холл, где по-прежнему клацал автомат, торговавший пивом в банках, но киношники толпились не за «Бархатным» и «Жигулевским», а за новостями — на стене висел громадный телеэкран, сливавший инфу.

Судя по толстому орлу на стене, транслировали заседание спецкомиссии в бундестаге. Первым вызвали Эгона Бара.

Тот присягнул, спокоен и невозмутим. Зачесанные назад волосы открывали широкую залысину «свидетеля», а тяжелые очки как будто подчеркивали крутизну его лба.

Мелькнула смена кадра — Эгон Бар говорил, медленно и внятно, без суетливости:

— Это произошло в один из первых вечеров во дворце Шаумбург после того, как туда переселился Вилли Брандт… Я принёс проект письма, которое предстояло отправить его

советскому коллеге Алексею Косыгину, которому он хотел предложить неформальный обмен мнениями. Но для Брандта более важным было рассказать о том, что в этот день с ним

произошло. Один из высокопоставленных чиновников передал ему на подписание три письма. Они были адресованы послам трех держав — США, Франции и Великобритании — как верховным комиссарам. Подписывая эти письма, он должен был подтвердить те обязательные оговорки, которые послы сделали в своем тайном письме относительно Основного закона от двенадцатого мая одна тысяча девятьсот сорок девятого года. Как обладатели неотъемлемого права победителей, распространяемого на всю Германию, а также на Берлин, верховные комиссары тем самым приостанавливали, то есть сделали недействительными действие тех статей Основного закона, которые они рассматривали как ограничение своих полномочий. Это распространялось в том числе и на статью сто сорок шесть, которая предусматривала после объединения Германии принятие Конституции вместо Основного закона…

«Ублюдочного Основного закона, — криво усмехнулся я. — Немцы даже канцлера избрать не могут…»

Пока у меня лицо перетягивало, экран снова мигнул: подошла очередь Герда-Хельмута Комоссы.