– Будь счастлива, Таратаск, – хором сказали ей котенок и поросенок, а госпожа Пипита даже прослезилась и обняла ее.

– Спасибо вам, что вернули к нормальной… эм-м… беличьей жизни нашу дочь! – сказала госпожа ля-Мысь.

– Подумать только! – сказал господин ля-Мысь. – Подумать только! – и больше он ничего не мог сказать.

Уррум и Пи тем временем уже тоже начали прощаться.

– Скоро увидимся! – сказал Уррум, – весной День Рождения будет уже у меня. Прилетишь ко мне в гости?

– Конечно, прилечу! – ответил Пи. – А до этого будем писать друг другу письма раз в неделю, как всегда. Привет от меня госпоже ван-Мяв! Страсть как люблю ее оладьи!

– А мои-то чем хуже? – возмутилась госпожа хрю-Ви.

Уррум, Пи, госпожа Пипита и Таратаск на прощание обнялись.

16

В этот момент Уррум посмотрел наверх и увидел построенный из волчьих когтей космический корабль, в нем сидел новый Волк, молодой и веселый, совсем не страшный. Волк тоже отправлялся к себе домой, на свою Родину. Он помахал ребятам рукой, а на Солнце вначале облизнулся, а потом показал ему кулак.

Уррум почувствовал, что Солнце внутри смеется.

После разговора с Солнцем он стал чувствовать нечто новое для себя, очень странное – пульсирующую, живую связь своего сплетения нитей и сплетения нитей Солнца. И еще связь со сплетениями нитей всех вокруг. И еще какое-то вообще неведомое, самое большое и бесконечное сплетение нитей, которое каким-то удивительным образом оказалось внутри его собственного, такого, казалось бы, маленького сплетения нитей.

Теперь Уррум чувствовал и то, что солнце внутри смеется, и то, как бьется от счастья быть рядом с родителями сердце белки Таратаск, и то, как поросенок Пи уже хочет поскорее оказаться дома, наесться отрубей и лечь спать под боком у мамы, и то, как госпожа Пипита перед возвращением домой немного беспокоится, не потерял ли форму за время этого странного приключения ее старательно накрученный в салоне красоты хвостик.

Белка Таратаск с родителями полетели на запад, в сторону того леса, о котором рассказало им Солнце. Уррум слышал, как Таратаск громко поет свою любимую песенку: «Далеко-далеко, далеко-далеко, да-ле-ко-о-о-о…». Постепенно эта песенка становилась все тише и тише.

Поросенок с госпожой Пипитой встали на край обрыва, взявшись за руки, и объединили свои Желания и Память с Желанием и Памятью Солнца. Вскоре они исчезли, и Уррум остался на скале один.

Он подошел к краю, широко открыл глаза, и всей силой своей Памяти вспомнил Маму и себя рядом с ней, и всей силой своего Желания пожелал снова быть вместе. Он чувствовал, что Солнце хочет того же, что оно вместе с ним вспоминает его лес, его маму, и его самого в родном лесу, у себя дома.

17

Мама ругалась.

Огромная пушистая летающая кошка-мама ругалась.

«Не было так долго! С крыльев сбилась тебя искать! Облетела весь лес! Обзвонила всех соседей! Где можно было торчать столько времени? Ты о матери своей подумал?»

Уррум был дома, в своем родном волшебном лесу О-Мяу-Ми, в своем гнезде с кучей мягких подстилок и натопленной печью.

«Настоящая ли это Мама? Настоящий ли это лес? Настоящий ли я сам?» – сомнение и тревога вдруг снова на миг охватили котенка.

«Я тебе покажу, как исчезать в неизвестном направлении! Неделю из дома не выйдешь!» – продолжала ругаться мама, и Уррума отпустило.

«Нет, так ругаться может только настоящая Мама, а так любить ее могу только настоящий я», – почувствовал Уррум всем своим существом.

– Мама, прости меня, я больше не буду! Я просто заблудился в облаках, а потом нашелся. Я так боялся, что больше никогда тебя не увижу! – Уррум подбежал к Маме и одновременно замурлыкал и заплакал.

Ночью Уррум спал под боком у мамы-кошки, проснулся и стал слушать, как бьется ее сердце. Он чувствовал внутри спящей мамы бесконечно родное и любимое, живое, мерцающее сплетение нитей и переливающееся радужное облако – мамины Память и Желание.

Он смотрел в них и видел внутри них свое Желание и Память, и Желание и Память Солнца, и поросенка, и белки, и всех-всех-всех.

– Из чего ты сделана, Мама? – тихо-тихо спросил котенок.

Он выглянул из гнезда и увидел, как ночью заснеженный волшебный лес О-Мяу-Ми мерцает и переливается, словно оплетенный мириадом тончайших нитей, по которым течет свет, любовь и память.

Они принадлежали одновременно всем и никому.

Были бесконечные и ничьи.

Котенок долго смотрел на этот мерцающий лес своими кошачьими зелеными глазами, которыми совсем недавно, не отрываясь, смотрел на Солнце. И никакого времени не было и не могло быть, только бесконечный и ничей свет, струящийся по мириадам своих сосудов.

А потом вдруг все равно наступило утро и запахло оладьями.

– Я сделана из оладий, – сказала Мама и засмеялась, – из круглых, как Солнце, теплых, вкусных оладий, а ты как думал, котенок Уррум-ван-Мяв?