друг с другом протяжными гудками, их водители и пассажиры махали руками и орали, так что поспать больше не удалось. Шумное местечко.

— И чем они занимаются? — спросил я.

— Мелкой торговлей, кражами, мародёркой пустошей, народными ремёслами. У них неплохой рыночек, маленький, но с интересным ассортиментом. Со времён Малкицадака сильно захирели, конечно. Сейчас баро́ один из его внуков, в Чёрный город им уже не вернуться, но несколько мелких караванчиков есть. В меру сил нынешних глойти таскаются по Дороге, торгуют, меняются, смотрят, где что плохо лежит. За машиной тут нужен глаз да глаз. Мою, скорее всего, не тронут, но лучше без присмотра не бросать, могут попятить что-нибудь из кузова.

— Детей не воруют? — я взъерошил волосы зевающей Сашке.

— Путь только попробуют! — сердито заявила вдруг Даша. — Я за Сашку им такое устрою!

— Перестань, — ответила Аннушка, — это просто слухи. Они не воруют детей, а подбирают сирот, это разные вещи. В постколлапсниках хреновая выживаемость малолеток, рома дрома вывозят их, если могут. Оставляют в таборе, растят, как умеют. Может, и не лучшая судьба, но они хотя бы живы.

Рынок вполне обычный, сельский, только очень шумный и бестолковый. Мы оставили машину на импровизированной парковке под наблюдением Саши, вокруг которой сразу закрутился крикливый хоровод босоногих и чумазых цыганских детишек. Сашка смотрит на них с этнографическим любопытством, устроившись с книжкой. Она вообще постоянно читает, таская в рюкзачке пару мелефитских книг, подрезанных, видимо, в заброшенной локали со сломанным мораториумом.

— Думал, ты их сосканировала сразу, — удивился я.

— Да, для мамы. Но мелефитские книги нужно именно читать. Они бесконечно открывают новые и новые связи между описанными явлениями.

— Тебе это интересно?

— Да, очень. Только не проси рассказать, о чём там, это так не работает.

— Куда уж мне, — вздохнул я. — Приглядывай тут, чтобы чего не спёрли, а мы прогуляемся.

На прилавках горами овощи и фрукты, кучами какой-то технический мусор, тут же готовится остро пахнущая еда.

— Я не знаю, что это, — решительно сказала Даша, — но я это хочу!

Молодая темноволосая цыганка помешивает ароматное варево, радостно улыбается, говорит что-то, судя, по тону одобрительное, но языка я не понимаю и развожу руками.

— Тэкарэлэ́с хабэ́н? Ро́мни кэравэ́ла! Камэ́лпэ тэха́с мас? Без ловэ́нги!

— Спрашивает, хотите ли вы похлёбки с мясом, которую она готовит, — помогла светловолосая женщина из-за соседнего прилавка. Она тоже одета в пёструю накидку с платком, но совершенно не похожа на цыганку. — Бесплатно!

— Ещё как хочу! — заявила Даша. — Достало жрать каши, которые либо пересолены, либо недосолены. Я от одного запаха уже слюной захлебнулась!

Черноволосая засмеялась, плеснула черпаком в глиняную миску, протянула её девушке:

— Тэха́с, чаюри́! Ту камэ́с, га́джо? — это уже мне.

Я догадался без перевода и кивнул. Глядя, как Даша наворачивает ароматное хлёбово, тоже проголодался.

— Мишто́? — спрашивает цыганка у девушки.

— Очень вкусно! Ваще огонь!

Я получил горячую миску, ложку, кусок хлеба и присел рядом на лавочке. Аннушка, глядя на нас, тоже не устояла. Похлёбка наваристая, очень острая, но при том удивительно вкусная. Нам редко удаётся поесть нормально, всё больше походная сухомятка, а тут прямо праздник живота.

— Я бы хотел заплатить ей, — обратился я к белокурой соседке.

Та что-то быстро прощебетала, черноволосая пожала плечами и сказала:

— Сумнака́й, руп, ловэ́.

— Серебро, золото, другие деньги, — пояснила светлая.

— У меня есть здешние, — успокоила меня Аннушка, доставая из кармана пару блестящих монеток.

Цыганка радостно закивала, убирая их в карман фартука.

Пожилая женщина-сапожник в кожаном фартуке сидит в дальнем углу рынка и возится с поставленным на верстак ботинком.

— Бахталэ́с, — кивает она Аннушке. — Неужели уже сносила?

— Нет, Эйш, нужна ещё одна пара.

— Мужикам не делаю, ты же знаешь! — покосилась на меня сапожница. — Даже если он твой.

— Нет, вот этой девице.

— Дочка?

— Типа двоюродной племянницы, пожалуй.

— Давай ногу, двоюродная. Сними свои опорки и ставь копытце сюда, — она указала на низкий табурет. — Учти, тут не супермаркет, модель одна.

— Хочу как у неё! — заявила Даша, показывая на Аннушку.

— Тогда ты по адресу. Ногу!

Даша разулась, закатала штанину, поставила узкую ступню на табурет. Я заметил, что старых шрамов на ногах у неё не меньше, чем у моей подруги. Наверное, одна школа. Спортивная. Где играют в футбол моргенштернами.

Сапожница приложила к ноге деревянное устройство из планочек, сначала в одной плоскости, потом в другой, что-то пометила карандашиком в книжке. Спросила:

— Цвет такой же?

— Да! Точно такой!

— Убирай ногу. Срок обычный, цена обычная.

— Это как? — растерялась Даша.

— Я тебе потом объясню, — сказала Аннушка, беря её за плечо, — спасибо, Эйш, вот твоя плата.

Она быстро сунула что-то в руку женщине.

Мы отошли в сторонку.

— Через неделю будет готово, я расплатилась, забрать сможешь сама. Найдёшь сюда дорогу?

— Да, конечно, — оглянулась Даша. — Вообще не вопрос. А что ты ей дала? Я хотела сама заплатить.

— У тебя нет того, что ей нужно, а другую плату она не берёт. Забудь.

— Да, но…

— Хочешь поспорить? Отменить заказ ещё не поздно.

— Нет, — буркнула недовольно Даша. — Но я не ребёнок. Я могу сама о себе позаботиться!

— Конечно можешь. Но это особый случай. Пошли, нам надо поговорить с баро́.

— Зачем?

— Потому что это вежливо. Потому что иначе он обидится. Потому что ему скучно и хочется поболтать. Потому что я так сказала, чёрт побери!

— Ладно, ладно, как скажешь!

— Кстати, раз ты не ребёнок — готовься.

— К чему это?

— Придётся много пить.

* * *

Баро седобородый, весёлый и, обаятельный, с обязательным комплектом представительских аксессуаров: золотой цепью, золотыми браслетами, золотыми перстнями и алой рубахой. Ослепительная улыбка.

— Те аве́н бахтале́! Бахталэ́с, Аннушка! Сыр ту дживэ́са?

— Неплохо живу, Гудада, не жалуюсь. А как твои дела?

— Мэ шука́р, — махнул рукой он, — нормально. А кто эти люди с