Но я больше не мог сопротивляться искушению. Когда запись с камеры наблюдения наконец заполнила мой ноутбук, мои мышцы напряглись от удивления. Джиа была завернута в толстое одеяло. Cazzo madre di Dio — Матерь Божья, блядь! Кто посмел пойти против меня и дать ей это?

Моя грудь вздымалась от горячего дыхания, когда я наблюдал, как она, свернувшись клубочком на полу клетки, спит. Она не заслуживала такого комфорта, такой роскоши. В темнице Раваццани я дрожал и боролся на холодной каменной земле без одеял и подушек. То же самое должна терпеть и она… или даже хуже.

Око за око — этого недостаточно.

Это не было делом рук Сесилии. Она бы не посмела, учитывая, что эта женщина была такой же матерью, как насекомое, поедающее своих детенышей. Чертов Вито. Он был единственным человеком, который мог попытаться сделать что-то настолько смелое, настолько безрассудное. Столь неуважительное.

Если бы он не был моим братом, я бы выпотрошил его, как рыбу, и выбросил за борт.

Позже я поговорю с ним, после того как навещу свою пленницу. Она должна была понять, что очарование моего брата не принесет ей абсолютно никакой пользы. Я был боссом, ее хозяином, и ей явно требовалось напоминание об этом факте.

Оттолкнувшись от стола, я стремительно вышел из кабинета и спустился по лестнице. Моя кожа горела от гнева и предательства. Дверь Вито открылась, когда я топал по коридору к своей импровизированной темнице.

— Энцо! — позвал он меня.

Я остановился и медленно повернулся, не пытаясь скрыть ярость и насилие, бурлящие внутри меня.

— На твоем месте, брат, я бы спрятался.

Он ничего не сказал, только кивнул один раз и вернулся в свою каюту. Я дошел до последней двери и отпер ее.

— Вставай! — рыкнул я на лежащую в камере фигуру, когда вошел. Ее дыхание изменилось, когда она пришла в себя, но для меня это заняло слишком много времени. Я ударил ногой по прутьям клетки, заставляя их дребезжать.

— Вставай, блядь, stronza — стерва.

У нее хватило смелости медленно потянуться, вместо того чтобы мгновенно испугаться. Che palle — твою мать, эта женщина.

— Чего ты хочешь, Энцо?

Никто не разговаривал со мной с таким откровенным неуважением, кроме нее. Неужели она желает мне смерти?

— Я сказал тебе встать. И не буду повторять.

Завернувшись в плед, она села. Длинные, беспорядочные локоны темно-каштановых волос рассыпались по плечам, глаза были полуприкрыты. В сочетании с мягким выражением лица и расслабленными мышцами она выглядела только что оттраханной.

Мой член отозвался, хотя я усилием воли заставил себя не делать этого. Возбуждение не было тем сигналом, который я хотел послать в данный момент.

— Вот. Я проснулась, — сказала она, зевая. — Теперь говори все, что тебе нужно сказать, и уходи. Я хочу снова заснуть.

Я уставился на нее, борясь с хаосом в своем сознании. Как выразить это словами? Я хотел унизить и причинить ей боль, но я также хотел трахнуть ее. Я хотел зарыться лицом между ее ног так долго, чтобы на ее киске остался отпечаток моего языка. Я хотел просунуть свой член между ее губами и кончать ей в горло, пока она не подавитьсяподавиться моим концом.

Но меня возмущало это желание к ней, женщине, которая была моим врагом. Это угрожало всему, что я планировал. Мне нужно было заставить ее кричать от боли, а не от экстаза.

Я отпер клетку и шагнул внутрь, затем схватил одеяло. Одним мощным рывком я сорвал ткань с ее тела. Она покатилась по полу, ее голые конечности двигались во все стороны.

— Эй! Отдай это, придурок!

Я проигнорировал ее и выбросил тяжелое одеяло за пределы клетки. Когда я рыкнул в ее сторону, она остановилась, ее глаза стали настороженными. Неужели она наконец поняла всю серьезность моего гнева?

— Встань, — приказал я сквозь стиснутые зубы.

Медленно, она поднялась на ноги. Мадонна, она была великолепна, с длинными ногами и оливковой кожей. Пирсинг на клиторе сверкал на свету, маня меня самим своим присутствием, а татуировки на ребрах, несколько строк темного шрифта, смещались и пульсировали, когда она дышала. Даже ее ногти были манящими, их глубокий фиолетовый цвет был почти черным, как цвет моей души.

Затем я заметил, что она изучает меня в ответ. Ее смелый взгляд прошелся по моим ногам и промежности, по прессу и груди, а соски превратились в маленькие тугие точки. Возбуждение? Ее дыхание было более учащенным, чем обычно, так что это мог быть страх. Но я сомневался в этом. Мне трудно было поверить, что эту женщину что-то пугает.

Это означало, что я ее привлекаю. Это казалось немыслимым, учитывая то, как я с ней обращался, но, возможно, Джиа Манчини и я были одинаково испорчены.

Я отложил эту возможность на потом. Если это окажется правдой, я смогу использовать эту информацию против нее.

Шагнув вперед, я сократил расстояние между нами. Она не двинулась с места, хотя я этого и не ожидал. Ее шея выгнулась, чтобы выдержать мой взгляд, когда я возвышался над ней, так близко, что наши груди почти соприкасались. Я мог видеть каждую ресничку, каждую крупинку золота в ее радужке. Я мог проследить крошечные складки между ее бровями.

Осторожно я положил руку на ее горло, обхватив пальцами мягкую плоть. Ее пульс бился о мою ладонь, и сила бурлила в моих венах.

— Кто дал тебе это одеяло? — Я знал ответ, но хотел посмотреть, скажет ли она мне.

Она скривила губы.

— Не могу поверить, что когда-то считала тебя достаточно обаятельным и красивым, чтобы выпить с тобой.

Но это так, потому что я принял свой прежний облик, хотя это было непросто, просто чтобы затащить ее в этот бар. Но я больше не был таким желанным и элегантным мужчиной, не после нескольких дней жестоких пыток. Я был извращенным, тьма бурлила все ближе к поверхности, а мой разум все время балансировал на грани здравомыслия. И мне было наплевать. Это бы только усилило мой страх, сделало бы меня более могущественным в моем мире.

Мои ноздри раздувались.

— Ответь на вопрос. Кто дал тебе одеяло?

— Я не скажу. — Ее голос был мягким, но сильным. — Мне нужны все друзья, которых я могу здесь найти.

— У тебя нет друзей на этой яхте, Джиа. И любой, кто поможет тебе, будет наказан.

— Правда, Энцо? За утешение?

Мне не понравился ее легкомысленный тон, и я крепче сжал пальцы на ее горле. Затем