– прикинул, поставил обратно, выстриг предисловие и комментарии (струве, филиппов) из нью-йоркского мандельштама, хотел разорвать, передумал и разрозненные листки с угла скрепил умной машинкой, сунул в сетку со стихами, из нижнего ящика стола извлек четыре заветные папки с беловиками своих стихов – черновиков не жалко, черт с ними, пускай голову ломают! – и первой главой давно задуманного (руки никак не доходят закончить) монументального романа, в котором несомненно пока одно только название: ГНЕЗДО, что же дальше? дальше позвонил приятелю, тому самому, у него когда-то брал почитать первый том «гулага» – не оказалось дома, а когда будет? он мне не докладывает, мать приятеля узнала его, потому так нелюбезна, они дружили еще со школы, и она считала, что поэт сбивает ее сына с пути, тянет в богему, в яму, а сейчас нужно иметь твердую профессию, надежный кусок хлеба, например медицину, – и пихала насильно в медицинский, пока не запихнула, он-то сам с детства ставил себя художником, держался демонически, на школьных вечерах плавки грозили лопнуть от внезапного изобилия нерастраченных юношеских сил, позже, на третьем-четвертом курсе, стал на трех-четырехлетних девочек смотреть с умилением, почти старческим, перед защитой диплома несколько раз сбегал из дому, жил у поэта, их родители перезванивались, разговор шел на повышенных тонах, будущего медика со скандалом возвращали в лоно семьи и призвания, его отец служил музыкантом в драмтеатре, мать называла блажью и бездельем все, так или иначе относящееся к искусству, и вспоминала, как она скиталась с мужем-музыкантом, к тому же немцем, по городам эвакуации, как для него нигде не было музыкальной работы, ей приходилось работать самой – самой! – в госпиталях, сначала санитаркой, потом бухгалтером, а в конце войны сестрой-хозяйкой, с тех пор она благоговела перед людьми в белых халатах и со шлангами стетоскопа на шее, дипломированные врачи – вот люди, они всегда, в любой обстановке, почти начальство, особенно хирурги, эта врачебная аристократия – глупости! сын показал ей старый справочник практикующего врача где говорилось, что в англии, например, хирурги входили в одну гильдию с цирюльниками, а не с врачами, им разрешалось делать операции лишь в присутствии дипломированного врача, и на все свои предписания испрашивать его согласия – ну, это когда было! теперь хирург – первая скрипка любой больницы, муж ее был трубач, духовик, что-то вроде врача-проктолога, дудка поганая, но сын хирургом не сделался, к сожалению, отцова кровь – он бессознательно избрал область медицины, близкую живописи и поэзии – неопределенную, с размытыми границами, целиком погруженную в вымышленную реальность, в космические и природные ритмы, в сбивчивую человеческую речь – защитив диплом, три обязательных года прослужил в горьком, в психушке – еле-еле удалось смотаться от казанской спецбольницы, вернулся, испытывая непреодолимую потребность жениться и родить дочку, с женитьбой не получилось – аспирантура, диссертация по худ. творчеству душевнобольных, проторчал год в гвинее, вернулся как бы убитым – продолжал встречаться только с поэтом – их разговоры и поездки в пушкин – последнее, что осталось от прежней жизни, ездили каждое воскресенье в электричке, завязывался спор: поэт что-нибудь рассказывал – сначала сплетни о прежних знакомых, потом сюжеты из ненаписанного романа, представляешь, я придумал такой ход: как бы начинается война между союзом и ираном, а тут грузия возьми и отделись, и у меня герой попадает как советский шпион в метехский замок, там грузины опять тюрьму сделали, с ним в одной камере сидит уголовник, за что сел-то? – за член, говорит, у него, оказывается, на члене вытатуировано «сталин» и надпись видна, только когда член встанет, а в обычное время синие точки какие-то, он еще ко всему педераст – в общественном сортире и арестовали, кто-то из педов побежал доносить, что? неправдоподобно? нормальный реальный случай, кто-то рассказал, только кажется, татуировка другая: «хрущев», между купчином и шушарами психиатр переставал себя чувствовать медработником, наступало другое время, другая, прежняя жизнь возвращалась, до вечера бродили вдвоем по александровскому парку, полная осенняя свобода, говори о чем угодно, но о чем угодно не хотелось, политики не существовало вокруг, в париже – из конакри летели через париж – я купил несколько русских книг карманного формата, боялся, что на таможне будут шмонать, но тогда, видимо, климат ненадолго помягчел – проскочило, спас абрахамовский «золотой дали»[127] – он теперь на герцена лежит, триста рублей, да знаю, еще третьего дня видел, ну я и говорю таможеннику: простите, я невежда в таких делах, мне книжку там подари ли, можно ли пропустить? и если нельзя – оставьте себе, он так и схватил: нельзя, порнография, но в акт вносить не будем, зачем вам неприятности? действительно – зачем? а теперь ума не приложу, куда этот мусор девать, вроде «гулага», у тебя нет никого? да все, кому нужен был, как-то достали, нынче таких любителей не осталось, хоть в роман-газете издавай – никто и не почешется купить и прочесть, вообще читать ничего не хочется, надоела вся эта художественная литература, простая как правда, с литературным шорохом осыпаются листья, остатки бушевского великолепия[128], вот она, вечность, красота всегда абсурдна, нелогична, и художник при ней – что-то наподобие наскоро, после пединститута подготовленного экскурсовода, тот же буш – жил себе, садовников дрючил, с архитекторами собачился, указания свыше выслушивал, снявши шляпу – и что? – месяца два назад вон там, около дворца, я своими ушами слышал: распинается тетка лет сорока из гэба[129], что, дескать, посмотрите налево, посмотрите направо, деревья вокруг пруда образуют гармоничную цветовую комбинацию («композицию», наверное, хотела сказать), осенью разные породы по-разному желтеют, а все вместе специально продумано и создает пейзажную картину, задумаемся, товарищи, кто же всю эту красоту создал? народ, наш простой талантливый народ, чудо все это для нас на века сотворил, безымянный русский зодчий – оранжерейщик буш – любуйтесь! – какая долгая осень в этом году, трудная, раньше я думал, что лишь весна в ленинграде бывает мучительной, нудной, ждешь чего-то, ждешь, а оно не случается, переламывается середина жизни, так ничего и не произошло – осень кругом, долгая осень високосного года, касьяна, вот пришел касьян людей косить, и, похоже, старуха гнедич этой осени не переживет, но она выглядит довольно бодро, хотя сил больше нет слушать вечные старческие разговоры о материальном бессмертии, у нее в знакомых физик появился, тоже стихи пишет, так он ей внушает насчет современной картины мира, считалось, говорит, что межзвездная пустота, пустое пространство между материальными частицами, является вакуумом, обладающим нулевой плотностью, – лети себе в пустоте, никакого сопротивления, но