их социального происхождения), трансформировала традиционные нравственно-этические нормы. Под влиянием военного фактора у женщин сформировались новые модели поведения, которые нередко были нетипичными для традиционного канона. Несмотря на то что поведение женщин не соответствовало общепринятым патриархальным нормам, при определенных обстоятельствах оно оказывалось весьма эффективным.

Так, например, в реалиях военного времени наиболее рельефно проявилось поведение жен в отношении мужей – уклонистов от воинской службы и дезертиров. Учитывая, что Кавказская война имела затяжной характер, то уклонение от службы и дезертирство было нередким явлением. Объективными причинами дезертирства было тяжелое материальное положение. Наряду с ними играли роль и субъективные факторы: деспотизм, произвол и насилие со стороны руководства имамата[374].

Для борьбы с уклонистами и дезертирами в имамате прибегали к низаму «За уклонение от воинской повинности». Низам не имел к женщине прямого отношения, но косвенно он затрагивал ее интересы.

В низаме были прописаны санкции, которые ожидали виновных за уклонение от военной службы и за побег с поля боя. Поначалу тех, кто уклонялся от воинской повинности, приговаривали лишь к тюремной яме сроком на три месяца[375]. Однако такие меры особого результата не принесли. По мнению Н. Ф. Дубровина, беспрерывная война изнуряла людей и способствовала дезертирству[376]. Неслучайно у горцев в обиходе была поговорка «Лучше просидеть года в яме, чем пробыть месяца в походе».

По сведениям Н. Ф. Дубровина, в качестве наказания виновных Шамиль предложил взыскивать с этого преступника 20 копеек за каждую ночь, проведенную в яме[377]. Такая мера наказания дезертира действительно оказалась очень эффективной и привела к сокращению числа дезертиров.

Очевидно, что в условиях затяжной Кавказской войны, которая была сопряжена ухудшением жизненного уровня дагестанских семей, муж-дезертир еще более усугублял эту ситуацию. Все материальные тяготы ложилось бременем на семью мужчины, то есть на его жену. Следовательно, чтобы облегчить собственное положение, женщине приходилось прибегать к таким мерам, оказывая на мужа-дезертира психологическое давление. С одной стороны, руководствуясь практическими соображениями, она старалась минимизировать финансовые убытки. С другой стороны, учитывая, что дезертирство расценивалось общественным мнением как трусость, женщина пыталась оказать на мужа моральное воздействие и пробудить в нем воинский долг. Конечно, такое решение давалось ей нелегко.

По мнению Н. Ф. Дубровина, эта мера оказалась весьма эффективной, женам, которые боялись разорения хозяйства, удавалось убедить своих мужей-уклонистов отправиться в военный поход[378]. Если же муж сопротивлялся, то жены могли пойти на крайние меры – сдать тайное пристанище мужей-дезертиров[379].

В мирное время такое решение общество вряд ли бы одобрило, но во время войны женщин не решались осуждать. Наоборот, хозяйке дома сочувствовали, видя тяжелое положение ее семьи. Не вызывает сомнения, что в спокойной обстановке такое поведение жены расценивалось бы как неподобающее, подрывающее авторитет мужчины. Неслучайно у кавказских народов бытовали такие поговорки: «Муж, сваленный женой, не встанет», «Лучше быть вдовою героя, чем женою труса», – говорят горянки[380].

Нередко женщина могла выразить свое отношение к недостойному поведению мужчины, публично пристыдив его. Как правило, это могла позволить себе замужняя женщина или вдова. При этом женщины часто делали это в весьма фривольной форме.

Так, современники описывали сюжеты из повседневной жизни горских обществ Унцукуля и Гимры. По сведениям секретаря канцелярии Шамиля Мухаммед-Тахира, во время вооруженного конфликта между обществами Унцукуль и Гимры женщина-унцукулька, работающая в поле, пристыдила мужчин своего аула, бегущих от противника: «Ну как – посчастливилась дорога?» Те прошли молча. Она спросила вторую группу мужчин – те тоже не удостоили ее ответом. Третья группа также ответила ей на вопрос гробовым молчанием. Тогда она не выдержала и крикнула: «Эх вы, богатыри, вояки на боях с врагами! Вам только воевать в постелях со своими женами! Для чего вы носите усы и папахи, раз вы не умеете носить их как ваши отцы и деды!»[381]

Заметим, что в этом сюжете женщины не боялись последствий, выражая отношение к бегущим с поля битвы мужчинам.

На свободу нравов указывали и другие обычаи, бытовавшие в некоторых аулах горного Дагестана. По сведениям некоторых авторов, девушки из лакского селения Кули отличались смелостью и дерзостью и редко в чем уступают мужчинам[382]. Про таких «мужеподобных» женщин в лакском народе говорят: бурхьни къур кунна – «как морковь мужского пола». Традиционное общество положительно воспринимало такое необычное поведение девушек-кулинок, усматривая в этом сходство с легендарной Парту Патимат.

Маскулинные черты характера были свойственны женщинам и других дагестанских аулов. Надо отметить, что, в отличие от мужественности, которая в специфических условиях времени выражалась в стойкости и отваге женщин, маскулинность проявлялась в нарочитой мужеподобности – в дерзости, состязательности, агрессии, воинственности. Женщины перенимали мужские паттерны поведения.

Среди дагестанских народов сложился стереотип об особом нраве женщин аварского селения Ругуджа, отличавшихся задиристостью. Нередко, стараясь подчеркнуть свое превосходство над мужчинами, они вызывали последних на единоборство. При этом их нисколько не смущало, что мужчины были из чужих сел и могли не одобрить такое проявление женского самоуправства. Мало того, самого строптивого мужчину женщины, донимая своими шутками, заставляли выполнять свои прихоти.

Нередко в повседневной жизни ругуджинские женщины демонстрировали физическую силу, кулаками отстаивая свои интересы. Примечательно, что сами ругуджинки с гордостью сообщали, как дрались их женщины. Мало того, с проигравшей женщины могли в качестве трофея снять штаны, что являлось позором для всего тухума.

Исследователями отмечались маскулинные качества ицаринских и кайтагских женщин. Так, по сведениям дагестанского историка Р. М. Магомедова, девушки аула Ицари, встретив в окрестностях селения постороннего мужчину, с шутками начали донимать его, как словами, так и действиями[383]. Мало того, когда «жертва», думая напугать озорниц, вытащил пистолет, девушки обезоружили его и стали хлестать крапивой по оголенным местам[384].

Надо сказать, что такое поведение женщин не осуждалось старшими, а, наоборот, даже приветствовалось. Во время полевых работ по инициативе пожилой женщины всадника, ехавшего верхом мимо поля, с шутками и смехом женщины пытались стащить с коня – ему еле удалось ускакать[385]. Очевидно, что небезосновательны широко распространенные представления об особом менталитете женщин-ицаринок.

Исследователь П. С. Петухов, побывавший в Дагестане в годы Кавказской войны, невольно оказался свидетелем похожего поведения кайтагских женщин. По сведениям автора, в магалах Тау горного Кайтага мужчины нередко могли стать предметом недвусмысленных шуток и острот местных женщин[386]. Женщины могли принудить мужчину, который попадался на их пути, исполнять все свои прихоти, и лишь сполна натешившись, отпускали его[387]. При этом жертва мог уйти от женщин, только выплатив символический выкуп[388].

Безусловно, такие поведенческие особенности женщин не следует рассматривать как общепринятые нормы поведения в кайтагском обществе, скорее, они являются