сделав соответствующий запрос в Москву. Лимиты служили предметом своеобразного соревнования между многими начальниками УНКВД. Очень быстро возможность превратилась в необходимость. К служебному рвению добавился страх начальников самим оказаться в числе репрессированных. Так, в ходе Большого террора были расстреляны председатель тройки Армянской ССР Мугдуси, Белорусской ССР – Берман, Казахской ССР – Залин и многие другие[154].

После ареста «антисоветского элемента» начиналось следствие, конечно, чисто формальное. В зависимости от обстоятельств, в том числе и давно минувших дней, человек оказывался в списках либо на ссылку в лагеря, либо на расстрел. Во время допросов следователи устанавливали его «контрреволюционную связь» с некой «контрреволюционной организацией». Необходимые показания и признания получали при помощи пыток[155]. Соответственно, «правильные» показания приводили к арестам новых «элементов». После второй волны шла третья, четвертая. Так могло происходить до бесконечности. Из регионов поступали настойчивые просьбы увеличить лимиты на расстрел, которые как правило удовлетворялись.

Репрессиям подлежали также и лица, уже находившиеся в местах лишения свободы. Так, с 10 августа 1937 года началась операция по репрессированию наиболее активных антисоветских элементов из бывших кулаков, карателей, бандитов, белых, сектантских активистов, священнослужителей и прочих контрреволюционеров, ведущих в лагерях активную антисоветскую подрывную работу. Кроме того, репрессиям подлежали и уголовные элементы, содержащиеся в лагерях и ведущие там преступную деятельность. Весь перечисленный контингент после рассмотрения его дел на тройках подлежал расстрелу без дальнейшего согласования. После утверждения списков НКВД СССР и прокурором Союза приговор приводился в исполнение немедленно[156].

15 августа 1937 года (Приказ № 00486) дошла очередь до жен изменников Родины[157] – членов правотроцкистских шпионско-диверсионных организаций, осужденных Военной коллегией и военными трибуналами по первой и второй категориям с 1 августа 1936 года.

Рассмотрение дел и определение меры наказания в отношении данной категории лиц возлагались на Особое совещание. Жены осужденных изменников Родины по данному приказу подлежали заключению в лагеря на сроки, определяемые в зависимости от степени социальной опасности, но не менее чем на 5–8 лет.

Считавшиеся социально опасными дети осужденных в зависимости от их возраста, степени опасности и возможностей исправления подлежали заключению в лагеря или исправительно-трудовые колонии НКВД или водворению в детские дома особого режима наркомпросов республик.

В дополнение к этому приказу мужья изменниц Родины тоже подлежали аресту и заключению в лагеря на срок в зависимости от степени социальной опасности и тоже не менее чем на 5–8 лет. Так же как и жен, мужей изобличенных изменниц Родины рекомендовалось арестовывать одновременно.

Могло бы показаться, что в страну вернулся Красный террор, но на самом деле это было другое. Если во времена Гражданской войны репрессии осуществлялись по идейно-партийным соображениям и по социальному признаку (принадлежность к эксплуататорским классам), то во времена Большого террора люди подвергались репрессиям еще и по национальному признаку, и за родственные связи с уже репрессированными. Если Красный был партийно-идеологическим или революционным террором, то Большой – партийно-бюрократическим или государственным. Однако и тот и другой проходили в рамках Права катастроф, поскольку санкционированные Политбюро приказы НКВД имели ту же правовую природу, что и декреты Советской власти.

Каток репрессий Большого террора, спущенный вниз с вершин Советской власти, только набирал скорость и сам по себе остановиться не мог. К 1 января 1938 года репрессии, как планировалось, закончены не были. 8 января 1938 года в связи с тем, что некоторые железные дороги резко ухудшили свою работу, сделали однозначный вывод о вредительской, диверсионной деятельности какого-то врага. 31 января 1938 года Политбюро по предложению НКВД СССР утвердило дополнительный лимит подлежащих репрессии бывших кулаков, уголовников и активного антисоветского элемента. 13 февраля 1938 года заместитель Ежова М. П. Фриновский отметил слабость оперативного удара по эсеровскому подполью ряда областных управлений НКВД. Аналогичное положение отмечалось в оперативной работе и по меньшевикам и анархистам.

Приказы Н. И. Ежова по проведению массовых арестов не только ориентировали, но и обязывали местные органы НКВД вскрывать повстанческие организации, шпионские, диверсионные группы и т. п. Сотрудники органов НКВД были поставлены перед необходимостью арестовывать сразу сотни и тысячи человек. Сроки окончания операций систематически отодвигались. Репрессивный государственный механизм в этот период стал неуправляемым.

Официально за два года – 1937–1938 – были арестованы 1 548 366 человек, из них расстреляны – 681 692[158]. Эти цифры, опубликованные в 1956 году, можно принимать лишь как приблизительную оценку, поскольку о числе погибших от пыток во время так называемого следствия и умерших в лагерях вследствие нечеловеческих условий существования история умалчивает.

Массовые репрессии 1937–1938 годов унесли много жизней, в том числе и ни в чем не повинных граждан. Гораздо страшнее оказалась деформация сознания многих людей, от которой они так и не смогли избавиться до самой смерти. В конце концов, «кто написал четыре миллиона доносов?» (С. Довлатов). Точна или нет эта цифра, можно спорить долго. Но факт остается фактом: были люди, ради карьеры, а то и комнаты в коммуналке обрекавшие несчастных на смерть или страдания, а порой и наслаждавшиеся горем других.

Есть еще и другие цифры, подтверждающие резкое сокращение населения Советского Союза. А. К. Сорокин указывает на то, что «за десятилетие, прошедшее между переписями 1926 и 1937 годов, СССР потерял 11 млн человек, причинами чего были голод начала 1930-х, переселение раскулаченных, массовые репрессии, высокая смертность в местах заключения и ссылки, высокая младенческая и детская смертность. Эти потери во многом предопределили аномалии в воспроизводстве населения на несколько десятилетий вперед»[159]. Отметим, что перепись состоялась 6 января 1937 года, то есть здесь не учтены страшные итоги самого кровавого 1937 года.

Репрессии не обошли стороной и партийную и советскую бюрократию, а также командный состав армии и органов НКВД. В большинстве республик, краев и областей в эти годы было арестовано почти все руководство партийных и советских органов и значительное количество руководителей городских и районных организаций. В ряде крайкомов, обкомов и райкомов партии за это время арестовали два-три состава руководящих работников. Бюрократия могла простить Сталину любые жертвы, кроме надругательства над собой, и этого она ему не простила, свергнув с пьедестала вскоре после его смерти.

Вместе с бюрократической катастрофой случилась и катастрофа юридическая: многие адепты позитивного права были сведены до уровня подручных ежовских палачей. В лучах только что принятой новой Конституции СССР 1936 года все это выглядело особенно чудовищно. Сталинское руководство попыталось сделать вид, что ничего особенного не было. А для этого воспетый пропагандой железный нарком НКВД Ежов должен был незаметно исчезнуть.

Еще в августе 1938 года первым заместителем Ежова был назначен Лаврентий Павлович Берия. Бывший секретарь ЦК КП Грузии тут же вырыл огромную яму, в которую рухнул кровавый нарком внутренних дел Н. И. Ежов вместе со своими знаменитыми «ежовыми рукавицами». В качестве обвинения ему предъявили ту же галиматью, что и в сочинениях этого жанра его многочисленных подручных – терроризм с целью свержения Советской