Открытые процессы выглядели вполне благопристойно: судья, прокурор, защитники (правда, им запрещалось задавать лишние вопросы), переполненные публикой залы судебных присутствий. Процессы над военными проходили в закрытом режиме. Однако исход всех процессов был предопределен и отнюдь не служителями Фемиды.

Эти процессы чем-то напоминали античные суды, которые, с одной стороны, носили формальный характер, и малейшее нарушение установленных ритуалов одной из сторон судебного процесса могло означать для нее проигрыш, а с другой – исход дела решался обращением к «магическим силам», как правило, посредством оракула. Кто был оракулом в рассматриваемых случаях, думается, очевидно. Не случайно арестованные писали именно вождю: «Товарищ Сталин, произошла чудовищная ошибка…». Несмотря на заслуги перед революцией и наличие законов, в том числе Уголовного и Уголовно-процессуального кодексов, никто не мог предугадать последствия своих поступков логическим путем.

Большая кровь

Показательные процессы сопровождались многочисленными организованными митингами и собраниями, на которых присутствующие яростно требовали уничтожить врагов народа как бешеных собак, испытывая неподдельное переживание и внутреннее очищение от витавшего в воздухе запаха крови объектов праведного гнева. Наблюдался явный рост жаждущих новых жертв. На волне массовой истерии страх проникал в души советских граждан настолько глубоко, что часть населения начинала его принимать за любовь и преданность партии, правительству и гениальному вождю.

События, происходившие в центре, копировались в регионах. Каждый московский процесс являлся своеобразным сигналом к проведению подобных судилищ в столицах союзных республик, в областных центрах и крупных городах; во время всех судебных процессов развертывалась мощная пропагандистская кампания, призывавшая к бдительности и уничтожению «врагов народа».

Охота на «политических» была организована по лекалам типичной бюрократической кампании, когда каждый начальник из кожи вон лезет, чтобы выслужиться, оказаться в числе передовиков и отличников соревнования. В регионах было обнаружено такое количество «врагов народа» и «двурушников», что Верховному Суду пришлось разрабатывать весьма плотный график выездных заседаний, дабы обслужить все региональное начальство.

Наказания для «троцкистов» рассматривались заочно. Н. И. Ежову, А. Я. Вышинскому и В. В. Ульриху предлагалось рассмотреть списки «троцкистов», предаваемых суду выездной сессией Военной коллегии Верховного Суда СССР, и наметить предварительные меры наказания. Определялись три категории наказания для выявленных «троцкистов»: первая – высшая мера – расстрел, вторая – 19 лет строгой тюремной изоляции и 10 лет последующей ссылки, третья – 8 лет строгого тюремного заключения и 5 лет последующей ссылки. Меры утверждались в ЦК ВКП (б). Если количество арестованных, в отношении которых предварительно было принято решение о вынесении высшей меры наказания, не превышало 10–15 человек, их судили в Москве[148].

Поначалу репрессии касались весьма тонкого слоя элиты – партийных и советских деятелей, управленцев, военачальников, ученых, творческой интеллигенции и т. п. Однако все усиливавшийся административный восторг региональных руководителей, стремившихся выявлять все больше и больше врагов народа, не оставлял сомнений, что репрессии выльются и на простых граждан.

3 марта 1937 года Сталин выступил на Пленуме ЦК, где окончательно сформулировал основание для будущей кампании террора:

«Во-первых, вредительская и диверсионно-шпионская работа агентов иностранных государств… Во-вторых, агенты иностранных государств, в том числе троцкисты, проникли не только в низовые организации, но и на некоторые ответственные посты. <…> Мы наметили далее основные мероприятия, необходимые для того, чтобы обезвредить и ликвидировать диверсионно-вредительские и шпионско-террористические вылазки троцкистско-фашистских агентов иностранных разведывательных органов. <…> Чего же не хватает у нас? Не хватает только одного – готовности ликвидировать свою собственную беспечность, свое собственное благодушие, свою собственную политическую близорукость»[149].

Подготовка велась тщательно. На основании шифротелеграммы И. Сталина от 2 июля 1937 года на учет в срочном порядке взяли кулаков и уголовников, вернувшихся по отбытии наказания и бежавших из лагерей и ссылок. 3 июля всем начальникам НКВД было дано указание к 10 июля представить списки всех членов семей лиц, которые были осуждены после 1 декабря 1934 года Военной коллегией Верховного Суда, а также списки социально опасных семей лиц, осужденных спецколлегиями судов.

В Управления НКВД Новосибирска и Алма-Аты была направлена шифротелеграмма, в которой сообщалось, что в ближайшее время будут осуждены и должны изолироваться в особо усиленных условиях режима семьи расстрелянных троцкистов и правых примерно в количестве 6–7 тысяч человек, преимущественно женщины и небольшое количество стариков. С ними предполагалось направлять детей дошкольного возраста. Для содержания данной категории лиц в этих двух областях предлагалось организовать два концлагеря примерно по три тысячи человек с «крепким» режимом, усиленной охраной, исключающей побеги, с обязательным обнесением колючей проволокой или забором, вышками. Вышеуказанных лиц в дальнейшем можно было использовать на внутрилагерных работах.

Начало массовых репрессий 1937–1938 годов инициировало Политбюро ЦК ВКП (б), предложив Н. И. Ежову на своем заседании 20 июля 1937 года дать приказ органам НКВД об аресте всех немцев, работавших на оборонных заводах, и высылке части арестованных за границу[150].

Следующий удар был нанесен по полякам, и в первую очередь по руководящему составу ЦК Компартии Польши, польской секции Исполнительного комитета Коммунистического интернационала и лицам польской национальности, работающим на ответственных должностях в партийно-советских органах, Красной Армии и НКВД.

Затем последовали другие советские граждане иностранного происхождения (прибалты, финны, иранцы, афганцы, греки и т. п.), которые по умолчанию считались агентами буржуазных разведок, бывшие или настоящие сотрудники Коминтерна и, наконец, «харбинцы»[151].

Официальным сигналом к соревнованию, кто больше прольет крови, стал Оперативный приказ народного комиссара внутренних дел СССР Н. И. Ежова № 00447 от 30 июля 1937 года «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов»[152]. Приказ поставил перед органами государственной безопасности задачу самым беспощадным образом разгромить банду антисоветских элементов, чтобы защитить трудящийся советский народ от их контрреволюционных происков, раз и навсегда покончить с их подрывной работой против основ Советского государства. О приказе Политбюро было проинформировано 31 июля 1937 года, поэтому этот вроде бы ведомственный акт по сути своей является документом Права катастроф.

В соответствии с Приказом НКВД СССР от 30 июля 1937 года были созданы региональные тройки и утвержден их персональный состав. Было санкционировано вынесение смертных приговоров «по указанию председателей троек». Списки рассматривались также двойками, то есть региональными руководителями НКВД и прокуратуры. На общесоюзном уровне работала главная двойка, официально именуемая Комиссией НКВД и прокурора СССР.

Операцию решили начать по всем регионам и областям Союза 5 августа 1937 года.

На период с августа по декабрь 1937 года был разработан специальный план. Каждая республика и область получала сверху разнарядку с количеством людей, которых требовалось расстрелять или отправить в лагеря.

Всего этим приказом планировалось подвергнуть аресту 258 950 человек[153], из них к смертной казни необходимо было приговорить около 75 тысяч человек.

Приказ № 00447 был сформулирован таким образом, что в нем подразумевалась эскалация террора. Социалистическое планирование, как известно, осуществлялось по принципу «от достигнутого». Поэтому руководители на местах получили возможность увеличивать лимиты на расстрелы и аресты,