По мере продвижения информации наверх материалы приобретали все более зловещий характер, дело обрастало все новой, сфабрикованной информацией: каждый уровень власти добавлял свое, полагая выслужиться и угодить начальству. Первые аресты прошли 13–14 июня 1927 года. 9 февраля 1928 года заместитель председателя ОГПУ Г. Г. Ягода доложил председателю Совнаркома А. И. Рыкову о раскрытии мощной контрреволюционной организации, орудовавшей в течение ряда лет в шахтоуправлениях Шахтинского района и в «Донугле», указав, что ее деятельность направлялась и велась на средства Польши и Германии. 2 марта 1928 года информация была доведена до И. В. Сталина и В. М. Молотова. В этот же день на заседании Политбюро рассматривалась записка Сталина и Молотова к членам Политбюро, в которой они предлагали «организовать соответствующее судебное разбирательство к моменту выборов в Германии». В итоге была создана комиссия по «Шахтинскому делу» в составе А. И. Рыкова, Г. К. Орджоникидзе, И. В. Сталина, В. М. Молотова и В. В. Куйбышева[127].

Через три дня после доклада Сталину вопрос был вынесен на Политбюро ЦК ВКП (б). Решение, которое было принято 5 марта 1928 года, наглядно демонстрирует соотношение Права катастроф и легальной правовой системы, прежде всего судов и правоохранительных органов. Поэтому мы публикуем этот документ полностью.

«По делу о шахтинцах

1) Замешанных немцев арестовать, заявив А. Е. Г.[128], что дело касается не его, а отдельных его агентов, согласовав с НКИД это дело.

2) Англичан не трогать, без согласия комиссии, арестованного англичанина допросить и освободить, вести усиленную слежку над представительством Виккерса и т. д. в СССР.

3) Опубликовать заявление прокурора СССР в субботу, поручив Рыкову выступить об этом деле на заседании Моссовета в пятницу.

4) Поручить комиссии в составе Рыкова, Орджоникидзе, Томского, Сталина (с заменой Молотовым), Куйбышева, Менжинского (с заменой Ягодой) и Янсона руководство ОГПУ и судебными органами в связи с шахтинским делом и выработку практических мероприятий по улучшению нашей практической работы по линиям партийной, профсоюзной, весенховской, рабкриновской и гепеусовской.

5) Раздать документ с введением от ЦК всем членам ЦК и ЦКК, наркомам, главным хозработникам-коммунистам, лучшим элементам из вузовцев-коммунистов»[129]. Далее подпись вождя народов.

Политбюро своим решением от 5 марта 1928 года дало четкие и недвусмысленные команды всем высшим органам власти, а также партийным органам. 11 апреля был проведен объединенный Пленум ЦК ВКП (б) и ЦКК ВКП (б) с резолюцией по «Шахтинскому делу»: правоохранительным органам – тщательно расследовать дело, Центральному Исполнительному Комитету СССР – принять решение о передаче дела в Специальное судебное присутствие Верховного Суда СССР.

Для придания деятельности Специального судебного присутствия большей легальности и значимости в глазах советской и международной общественности председателем стал ректор Московского университета и признанный специалист в области права и особенно в уголовном процессе А. Я. Вышинский. В том, что процесс пройдет, как надо, и будут получены нужные результаты, Сталин не сомневался. Требовалось продемонстрировать стране и миру наличие контрреволюционных организаций, с которыми Советская власть борется открыто и бескомпромиссно, дабы изобразить социалистическую законность и внушить гражданам страх и восторг от происходящего. Процесс решили провести в Колонном зале Дома Союзов. Судили 53 человека. Государственными обвинителями были Н. В. Крыленко и Г. К. Рогинский, а также более 40 общественных обвинителей.

Суд проходил с 18 мая по 6 июля 1928 года.

Обличение подсудимых в контрреволюционных действиях, направленных на разрушение советской каменноугольной промышленности, сопровождалось открытой (уже тогда можно было обратить на это внимание) взаимной неприязнью Вышинского и Крыленко. Пренебрежительное отношение председателя и обвинителя друг к другу чувствовалось на каждой стадии процесса и выражалось публично. Вот что пишет по этому поводу А. И. Ваксберг: «Крыленко прилюдно глумился над жертвами, тогда как Вышинский, напротив, дожимал их логикой, облеченной в форму изысканной корректности… Пользуясь правом хозяина процесса, Вышинский не раз обрывал слишком уж расходившегося Крыленко, гасил его пыл, осаживал и язвил. Он демонстративно покровительствовал защите и выказывал свое пренебрежение обвинению»[130].

Трудно сказать, что было причиной, а что – следствием этого обстоятельства: личная неприязнь двух персонажей или склонность прокурора действовать исключительно в рамках Права катастроф, а судьи – в рамках позитивного права, конкретно в рамках Уголовно-процессуального кодекса. Так или иначе, в дальнейшем соперничество Крыленко и Вышинского только усиливалось.

Пять осужденных по «Шахтинскому делу» были расстреляны, четверым дали условный срок, остальные были приговорены к длительным срокам заключения. Однако перед принятием Конституции СССР 1936 года основная часть осужденных по «Шахтинскому делу» была освобождена.

Почти фантастическое расследование было проведено аналогичным образом в начале 1930 года. ОГПУ «раскрыло» заговор ученых, которые якобы планировали экономический кризис в стране для последующей интервенции французских и других империалистов. Расследование и осуждение верхушки заговорщиков называлось «Делом „Промпартии”».

Руководил «заговором» директор Теплотехнического института Л. К. Рамзин. В группу входили еще семь известных ученых, в том числе занимавших ответственные посты в Госплане и ВСНХ. Первоначально их обвинили во вредительстве, а затем «вышли» на связи с эмиграцией и французской разведкой и, соответственно, переквалифицировали дело в шпионаж и другие особо тяжкие составы преступлений.

Процесс проходил 25 ноября – 7 декабря 1930 года в Колонном зале Дома Союзов. Председательствовал на суде А. Я. Вышинский, работавший уже в Наркомате просвещения, назначенный, как и в «Шахтинском деле», руководить Специальным судебным присутствием Верховного Суда. Он был готов, отдавался этому делу полностью. Еще до начала процесса Сталин писал В. Р. Менжинскому:

«Письмо от 2/1 получил. Показания Рамзина очень интересны. По-моему, самое интересное в его показаниях – это вопрос об интервенции вообще и особенно вопрос о сроке инт[ервен]ции. Выходит, что предлагали инт[ервен]цию [в] 1930 г., но отложили на 1931 или даже на 1932 г. Это очень вероятно и важно. Это тем более важно, что исходит от первоисточника, то есть от группы Рябушинского, Гухасова, Денисова, Нобеля, представляющей самую сильную социально-экономическую группу из всех существующих в СССР и эмиграции группировок, самую сильную как в смысле капитала, так и в смысле связей с французским и английск[им] правительствами. Может показаться, что ТКП, или «Промпартия», или «партия» Милюкова представляют главную силу. Но это неверно. Главная сила – группа Рябушинского-Денисова-Нобеля и т. п., то есть «Торгпром». ТКП, «Промпартия», «партия» Милюкова – мальчики на побегушках у «Тогрпрома». Тем более интересны сведения о сроках интервенции, исходящие от «Торгпрома». А вопрос об интервенции вообще, о сроке интервенции в особенности представляет, как известно, для нас первостепенный интерес.

Отсюда мои предложения.

А) Сделать одним из самых важных, узловых пунктов новых (будущих) показаний верхушки ТКП, «Промпартии» и особенно Рамзина вопрос об интервенции и сроке инт[ервен]ции (1) Почему отложили интервенцию в 1930 г. 2) Не потому ли, что Польша еще не готова? 3) Может быть, потому, что Румыния еще не готова? 4) Может быть, потому, что лимитрофы еще не сомкнулись с Польшей? 5) Почему отложили инт[ервен]цию на 1931 г.? 6) Почему «могут» отложить на 1932 г.? 7) И т. д. и т. п.).

Б) Привлечь