Но… После неудачи с рябиной ещё оставался тис.

Второй венок опустился на голову мягче – вечнозелёная упругая хвоя. Снова сушёные листья, снова серебряное блюдо (другое, старее, глубже), снова звон речной воды, снова выравнивание венка на листьях, блюда на венке, воды в блюде… Даже не оторвать красную ягоду, а перетереть ногтем удерживавший её черенок, так дольше, зато аккуратнее, меньше риска потревожить венок, блюдо и воду, испортить всё одним неловким движением.

Покатать ягоду на ладони – так, чтобы она не упала, но и не останавливалась, всё время пребывала в движении. И вместе с тем задать вопрос.

«Вестник Волшебства» не уточнял, как следует спрашивать: мысленно ли, или вслух шёпотом, или в полный голос. Альма собиралась спросить что-нибудь простое, как и в первый раз, но её губы сами собой прошептали то, о чём она боялась спрашивать даже саму себя:

– Суждено ли мне покинуть «Тёмные Тисы»?

Ни тисовые ветви, ни студёная вода почти ничем не пахнут. И всё же откуда-то донёсся свежий запах реки, и терпковато-прохладный запах леса, и топкий запах мха, и дурманящий запах согретого ягодного сока… или крови?

Пламя свечи вздрогнуло, колыхнулось, будто мимо него пролетело что-то невидимое.

Альма не бросила ягоду в блюдо – она выронила её. Пара брызг, ледяная капля на руке. Ягода, покачивавшаяся на дне блюда, пока не успокоившись после падения… Или из-за чего-то иного?

Красная ягода тиса так и не успокоилась – наоборот, стала раскачиваться сильнее, словно вода в блюде не была неподвижна, а подталкивала её течением. Дрогнула раз, другой. Перевернулась. Перевернулась ещё раз. И сперва медленно, а затем всё быстрее покатилась по дну, вычерчивая круг. Слева направо, по часовой стрелке. Не против часовой. Это значило «да»!

…И это значило, что Альма сумела призвать магию.

Что магия существует.

Дрожащими руками, не отрывая взгляд от давно замершей ягоды тиса, Альма схватила клочок бумаги, перо, чернильницу. Схватила чересчур поспешно, заляпала пальцы чернилами – и не заметила этого. Заскрипела пером, водя им практически вслепую, всё так же не смея, не желая отвлечься от венка, блюда и ягоды. От никогда более не способного ожить – но совсем недавно жившего, работавшего, колдовавшего! – одноразового гадательного приспособления.

Это гадательное приспособление мало на что было способно – лишь прокрутить древесную ягоду по часовой стрелке (тем выказывая согласие) или против часовой стрелки (отрицание). И всё же это была магия. Слабая, неказистая – но настоящая.

Строчка за строчкой, торопливые, неровные, наезжавшие друг на друга. Быстрее записать! По ходу дела вспоминались новые подробности, словам на бумаге становилось совсем тесно от втискивавшихся уточнений, клякса срывалась за кляксой (что бы при виде такого грязнописания сказала госпожа Эстиминда?!), чернила были уже не только на руках, но и на лице – Альма неосознанно потёрла нывший висок испачканными пальцами.

Едва закончив с изложением эксперимента, перечитав несколько раз, внеся новые правки и, наконец, удовлетворённо хмыкнув, она сразу потянулась за следующим листом бумаги. И принялась за письмо в редакцию «Вестника Волшебства».

Уже пол-листа было исписано обычно изящным, а сейчас торопливо-небрежным почерком. Но всё не то! Альма скомкала неудачный черновик, отбросила в сторону, взялась за следующий лист…

К рассвету её стол был покрыт светлыми комками бумаги обильнее, чем её кожа была покрыта тёмными пятнами чернил. За одну ночь Альма написала столько, сколько не писала за целый год. Однако письмо в газету так и не было готово.

Она широко зевнула, потёрла глаза. В конце концов, к чему такая судорожная спешка? Можно докончить письмо утром, после пробуждения, на свежую голову. А пока нужно хоть немного поспать.

Но стоило ей смежить веки, как перед глазами снова встали танец огня, блеск воды и серебра, кружение красной ягоды. Магия!

Взбудораженная, охваченная страхами и надеждами, Альма сумела погрузиться в дрёму, только когда солнце поднялось над горизонтом.

Все утренние планы Альма проспала. И рисковала бы опоздать к завтраку, кабы не верная Джулс.

Также Джулс первой из домочадцев заметила, что с молодой госпожой что-то неладно, не как обычно. Закончив собирать её волосы в причёску и секунду-другую поколебавшись, камеристка позволила себе спросить:

– Могу я помочь вам чем-нибудь ещё, госпожа? Подать вам нюхательную соль? Или, может, принести чашечку крепкого чаю?

Альме потребовалось сосредоточиться, дабы понять, что Джулс от неё хочет. Или, скорее, для неё.

Отражение в зеркале глядело на Альму как-то непривычно, в лице что-то неуловимо изменилось. Хотя она, при помощи всё той же Джулс, уже благополучно оттёрла с висков и щёк пятна чернил. Возможно, мнимая непривычность была вызвана нервным напряжением и нехваткой сна…

– Ничего не надо – со мной просто приключилась бессонница, после завтрака всё пройдёт, – Альма попыталась успокоить камеристку.

Судя по взгляду и особенно по озабоченной складочке на переносице, Джулс осталась не вполне удовлетворена объяснением. Но более ничего не сказала.

Ну же, надо взять себя в руки. Благородная госпожа не позволяет себе нервических выходок – она спускается к завтраку бодрой, изящной и с улыбкой на устах.

Увы, притворство не входило в число талантов Альмы. И если капитана Эшлинга ей, быть может, и удалось бы обвести вокруг пальца показной бодростью, то от его супруги – и, неожиданно, пасынка – не укрылось её состояние.

Джорри, в кои-то веки блюдя приличия, ограничился взглядами, бросаемыми на Альму чаще, чем обычно. Его подвижное лицо этим утром не сменяло выражение за выражением с тем проворством, с каким фокусник тасует карты, а замерло в некой вопросительной задумчивости.

А его мать, когда десерт был съеден и стали дозволительны более личные темы для беседы, спросила прямо:

– Милая, ты нынче бледна. Дурной сон?

– Скорее, недостаток сна: со мной приключилась бессонница, – Альма повторила объяснение, ранее данное камеристке. Но с чуть большим успехом: госпожа Эшлинг вполне удовлетворилась такой отговоркой. Или притворилась удовлетворённой.

Альма тем временем продолжала напряжённо размышлять, как довести до сведения редакции «Вестника Волшебства» результаты магического опыта – и уличить газету в ошибке! Женщины не занимаются магией, это всем известно; да и сама по себе отправка письма грозила выйти за рамки приличий, ведь Альма была мало того, что женщиной, так вдобавок благородной, молодой и незамужней. Не просить же капитана Эшлинга – или, ещё опрометчивее, Джорри – написать письмо от его имени. Дядюшка был добр и наверняка с готовностью исполнил бы маленькую просьбу племянницы, но… дело было слишком личным. Оно должно было остаться только между ними – между «Вестником Волшебства» и Альмагией Эшлинг.

А что если?.. Отец всегда подписывал послания в редакцию «Вестника Волшебства» просто инициалами. И инициалы у них – Атанаса Эшлинга и Альмагии Эшлинг – совпадали. Быть