подняться по этой лестнице повыше, имел в библиотеке несколько легенд о короле Артуре и другие романы, сдружился с братом королевы Энтони Вудвиллом и даже принимал участие в большом рыцарском турнире в Элтеме вместе с Эдуардом IV.

Разумеется, если оставить в стороне фантазии о куртуазной любви, любовь как следствие одобренного брака была образцом, санкционированным церковью и государством. Возможно, это объясняет, почему женщины из высших слоев общества были менее всего готовы отринуть эту фантазию: именно их браки чаще всего заключались без учета возраста и симпатии со старцами или юнцами, которых они никогда до этого не встречали.

Для короля жениться по любви или страсти – по «слепой привязанности», как выразился тюдоровский историк Полидор Вергилий в начале XVI века, – было настолько странно, что почти граничило с неприличием. И все же именно об этом Эдуард говорил своей матери, по версии Томаса Мора: безусловно, «брак есть дело духовное и совершаться должен из почтения к божьей воле»[78], но сторонам следует «склоняться к взаимной любви», а не искать мирских выгод.

Пара Эдуарда и Елизаветы действительно производила впечатление счастливой. Весной, после признания брака, Елизавету короновали на пышной церемонии, для которой Эдуард заказал драгоценности, золото и шелка из-за границы. Церемония полностью соответствовала обычаю. Королева провела ночь перед коронацией в Тауэре, на Вестминстер проследовала великолепная бело-голубая процессия из нескольких десятков новоиспеченных рыцарей Бани[79], затем в аббатстве состоялось «благоговейно-торжественное» миропомазание, а на следующий день – пиршество и рыцарский турнир. Турниры и дальше будут занимать значительное место в придворной жизни на протяжении всего правления Вудвиллов.

Не существует никаких свидетельств того, что Елизавета в качестве королевы обрела какое-либо открытое политическое влияние – в глазах аристократии, все еще не оправившейся от влияния Маргариты Анжуйской, это всецело работало в ее пользу. Она была красива, покровительствовала искусствам и промыслам и посещала придворные церемонии. Но, по мнению современников, Елизавете многое можно было вменить в вину, особенно то, как проворно Вудвиллы, их родственники и знакомые стали занимать государственные должности и вступали в выгодные браки. Однажды ко двору явился королевский шут в высоких сапогах: он сетовал, что сапоги ему понадобились, поскольку в королевстве сильно поднялся уровень рек (отец Елизаветы получил титул графа Риверса[80]). Один из ее братьев в возрасте около 20 лет женился на герцогине Норфолкской, которой было за 60, а один посланник из Милана отмечал, что Вудвиллы «владеют всем правительством королевства». Но в эпоху, когда родство имело определяющее значение, Вудвиллов мог возвысить и сам король Эдуард, чтобы укрепить собственную власть. При этом Вудвиллам удалось принести королю еще кое-какую пользу. Вся семья была широко образованной, в особенности один из Вудвиллов. Во времена, когда претерпевало изменения само понятие рыцарства, старший брат Елизаветы Энтони Вудвилл был заметным ученым и звездой рыцарских турниров одновременно.

Энтони, казалось, с одинаковым рвением предвкушал появление «Придворного» Бальдассаре Кастильоне (будет опубликован в Венеции в 1528 году) и опирался на «истового рыцаря» Чосера. Он перевел с французского «Изречения и высказывания философов», а издатель Уильям Кекстон с удивлением отмечал, что Энтони опустил в переводе жалобы на женщин, приписываемые грекам, предположив, что он сделал это из любви к «одной благородной даме» или даже по ее просьбе. Кроме того, Энтони перевел «Моральные пословицы» Кристины Пизанской.

Когда пришло время выдавать сестру Эдуарда IV Маргариту замуж за герцога Бургундского, звездный статус Энтони Вудвилла стал особенно очевиден. Свадьбу сопровождали легендарные рыцарские турниры. В июне 1467 года Энтони выступал в лондонском Смитфилде. Сопровождаемый конным кортежем в попонах из белоснежного сукна, расшитого золотом, пурпурной, зеленой и рыжей парчи, голубого и пунцового бархата и, наконец, пунцового сукна, отороченного соболиным мехом, он сразился со сводным братом герцога, «бастардом Бургундским», в поистине кровопролитной битве. Король осмотрительно прекратил ее, пока рыцари не успели нанести слишком серьезный ущерб друг другу и его дипломатии. Энтони сочинил куртуазную легенду о том, как придворные дамы королевы набросились на него и повязали ему на ногу (по его выражению, «ближе к сердцу, чем к колену») ленту, расшитую золотом и жемчугом, с драгоценным камнем на подвеске и письмом: в нем говорилось, что Энтони мог выиграть эту драгоценность, вызвав на бой дворянина. Посмотреть на бой съехались гости со всей Европы. Турнирная традиция никогда не теряла популярности при английском дворе, но именно Эдуард IV в значительной степени вернул ее в Англию, напомнив о том, что он наследует своему предку Эдуарду III, жившему столетием ранее, и что он сам нередко выступал на арене. Великий богемский рыцарь Лев из Рожмиталя, путешествуя по Европе в поисках турниров для новых побед, посетил Англию и заявил, что у Эдуарда «самый великолепный двор, какой только можно найти во всем христианском мире». Другие авторы уподобляли его двору артуровских времен, восхищаясь королем, который собрал превосходную коллекцию красиво переплетенных и богато иллюстрированных романов о любовных и рыцарских похождениях.

Турнир в Брюгге, на котором год спустя чествовали новую герцогиню Маргариту, был не менее роскошен, чем турнир в Смитфилде. Он назывался Турниром золотого древа, и специально для него построили огромный фантастический город со всевозможными рыцарскими атрибутами вроде таинственных дам и лабиринтов. Торжества продолжались девять дней и включали в себя пиршества, на которых единороги несли корзины со сладостями, обезьянки бросали в толпу безделушки, а придворный карлик на позолоченном льве соревновался за внимание зрителей с дикарем на верблюде. Часть свиты составляли старшие сыновья Пастона. Один из них писал: «Что касается двора герцога, его дам и фрейлин, рыцарей, оруженосцев и джентльменов, я никогда раньше не слышал ни о чем подобном, кроме двора короля Артура».

Но в одном аспекте двор Эдуарда – к счастью для последнего – отличался от двора Артура. Легенды о короле Артуре повествуют о них с Гвиневрой как о бездетной паре. Елизавета Вудвилл впервые подарила Эдуарду ребенка лишь в феврале 1466 года – у них родилась дочь, Елизавета Йоркская. Следующие дети не заставили себя долго ждать, но вплоть до конца десятилетия мальчик так и не родился. Несмотря на разногласия между Эдуардом и его братом, герцогом Кларенсом, династия Йорков, казалось бы, устояла. Однако уже в 1470 году переменчивая фортуна, в которую так искренне верил XV век, придала событиям драматический оборот.

Хотя Генрих VI провел почти все десятилетие правления Эдуарда сначала в изгнании, а потом в плену, его жена Маргарита была сослана за границу и жила там на свободе, но в отчаянной бедности. Когда-то у нее были сотни служанок, а английские дворцы перекрашивали в угоду ее утонченному вкусу; теперь же она была вынуждена делить с мужем и сыном порцию хлеба и «одну селедку на троих» –