– в поселке имелись пара магазинов, довольно приличного размера сквер и дом культуры. Ну, и красивое побережье Змеиного озера. Кроме того, дед мог увезти всю компанию на ферму и в поля, чтобы показать хозяйство.

Я поднялась на второй этаж, где находились две спальни (моя и Ванькина) и музыкальная комната с роялем и стеллажами с книгами. Мне предстояло провести в ней ночь на неудобном во всех отношениях диване – коротком и слишком мягком.

Уже подойдя к двери, я услышала доносившийся из соседней комнаты храп. Гости, выходит, отсыпались после свадебного пира.

«Вот и славно», – подумала я, радуясь, что более близкое знакомство с родней отчима откладывается до вечера.

Глава 11

Ужин прошел в молчании, гости, к слову сказать, вели себя вполне прилично, пили умеренно, а женщины так и вовсе чуть пригубили вина. Дед Никодим сидел во главе стола, поглядывал с одобрением, но я заметила, как мало он ест. И рюмка водки, налитая ему Семочкой, так и осталась нетронутой. Выглядел он вроде бы как обычно, но взгляд, который я поймала на себе, показался грустным. Наконец он поднялся из-за стола.

– Я к себе, – доложил коротко, ни на кого не глядя.

Мама и Семочка тревожно переглянулись, и я поняла, что и они заметили перемены в старике.

После ужина отчим с мужчинами вышли на улицу, их спутницы же наперебой стали предлагать помощь нам с мамой. Мы отказались, лишний раз подчеркнув, что в этом доме они – гостьи.

Кажется, родственникам был рад только дед Никодим, да и то – какая это радость? Увиделись за столом за обедом, разошлись по разным комнатам. Поужинали – и вновь гости предоставлены сами себе. А я было решила, что дед будет хвастать перед ними своим крепким хозяйством.

Даже мама была удивлена, что все четверо после возвращения из отеля неприкаянно тусуются своей группкой и даже Семочка подходит к ним редко. А потом еще жалуется ей, что не знает, о чем с ними говорить: «Что ни скажу, вижу – неинтересно им. О чем ни спрошу – только переглядываются молча. И отец хорош – ну, зазвал людей, так развлекай!»

– Мам, ты заметила, что дед какой-то тихий? Нездоровится?

– Он не жаловался, Марьяша. Сема спрашивал, в ответ получил – «не дождетесь». И вот как с ним после этого общаться? Трудный человек, но жаль его.

– Да тебе всех жаль, мамуль…

– Ну, неправда. Поймают убийцу несчастной жены Никиты, думаешь, жалеть его стану? Две души загубил – будущую мать и не родившееся дитя! Это же смертный грех! Такому нет прощения, пусть получит наказание в полной мере. А ту женщину, что ты нашла на озере, тоже он убил? Как думаешь?

– Я не думаю об этом, мамочка, – покривила душой я, – и тебе не советую.

Она согласно кивнула, а мне вдруг пришла в голову мысль: мама считает смертным грехом убийство существа, еще даже не обретшего душу, а что бы она сказала о Ваньке, которая избавилась от плода на уже большом сроке беременности? Назвала бы свою дочь убийцей? И пожелала ей наказания?

Конечно, спросить маму об этом я не могла…

На кухне мы провозились допоздна, я видела, как мама устала. Было заметно, что держится она лишь в надежде на то, что завтра гости уедут домой.

Я легла ровно в десять, задумав с утра пробежку до мостков Камышовки, чтобы осмотреться и там – вдруг что-то найду… такое! Но я боялась признать, что мной движет не просто любопытство, а желание быть полезной следствию в лице Игната Москвина. Я злилась на себя за его незримое присутствие в моих мыслях, досадовала, что следователь, похоже, обо мне и не вспоминает, занятый работой. И безумно пугал меня откуда-то взявшийся страх, что у меня, возможно, имеется соперница. Обязательно молодая, с внешностью фотомодели, с божественно красивой фигурой женщина, рядом с которой я буду выглядеть средней паршивости замарашкой. Я ревновала Игната, не имея на то никаких оснований и прав. И страдала от своих же фантазий, даже не пытаясь мыслить здраво. Как с осуждением сказал бы Семочка: «Ни сена, ни соломы, а стог нагородила, дуреха».

Я попыталась заснуть, но вскоре поняла, что теперь мне мешают не мои мысли, а чьи-то голоса под окном. Плюс неудобный диван…

Я то проваливалась в забытье, то, вновь вынырнув на поверхность, таращила глаза в потолок, пытаясь ухватить если не детали, то хотя бы смысл сна. Он был красочный, но безрадостный, даже можно сказать – тревожный. Я не помнила действующих лиц, но они волновали меня мало. А вот то, что происходило лично со мной, вызывало страх. И был это страх потери.

В очередной раз пробудившись от бубнящих голосов, я откинула махровый плед, встала с дивана и приблизилась к окну. Свет включать не стала, чтобы не спугнуть ночных болтунов.

Пара сидела на качелях под березой, далеко от окна, но в ночной тишине звуки были слышны довольно ясно. Поначалу слов разобрать было невозможно, но вот женский голос перешел на более высокий регистр, а потом и вовсе на визг.

– Тряпка! Так и уедем не солоно хлебавши?! На кой ляд мы сюда тащились через полстраны, денег столько истратили, а?! На эту рыжую девку поглазеть?

– Не могу, это – шантаж, а Семка – мой брат, пускай и сводный, – громче, чем говорил раньше, ответил мужской голос.

Я чуть не вскрикнула, настолько поразила меня новость. Выходит, у Никодима отпрыск на стороне! Ай да дед!

– Вот именно – кровный брат, а думает, что седьмая вода на киселе. Твой отец даже не рассказал сыну о тебе. Так скажи сам! Старый хрыч не зря скрывает, поговаривают, что мать его Агафья, которая, между прочим, и тебе бабкой родной приходилась, твою матушку Наталью, царство ей небесное, на тот свет отправила. И не мог об этом Никодим не знать!

– Не болтай всякую хрень, дура! Кто там поговаривает? Мама в своей постели померла, я рядом был.

– А отчего померла, знаешь? К Агафье шастала за зельем, заболела Наталья. Мне об этом моя мать говорила, они же с твоей в подругах ходили. Агафья и отравила Наталью, чтобы про тебя не разболтала по поселку. Не знал никто, что ты – Никодимов сын, думали, что мать твоя тебя из города в подоле принесла. А они на приисках снюхались – Никодим и Наталья. Там тебя и заделали. Это уже потом Никодим женился на