к лестнице, вновь подумав, что совсем не разбираюсь в людях. Впервые увидев, я искренне восхищалась Анной, но после двух личных встреч с ней и совсем короткого диалога женщина стала мне неприятна.

Глава 10

– Марья, каким ветром?! – отчим лично вышел встретить меня, хотя калитку можно было открыть дистанционно. – Случилось что? – наклонился он к самому моему уху.

– Нет, пап, – как можно равнодушнее ответила я, расплатилась с таксистом и приняла из его рук свой скудный багаж.

– Пап… ну да, просто соскучилась, верю, – пробурчал Семочка, отобрал у меня сумку и быстрым шагом пошел вперед, к дому.

Я смотрела на его опущенные плечи, и острая, щемящая жалость вдруг комом встала в горле – я и не замечала раньше, как изменилась стать и походка вырастившего меня отчима. Он словно уменьшился в росте. И явно похудел. Но главным признаком был не внешний – Семочка стал обидчив и раним.

Я вздохнула от неожиданно пришедшей мысли – его отец, дед Никодим, выглядел так же, как и десять лет назад.

– Комната твоя занята, сама понимаешь, Ванькина тоже, – отвлек меня от невеселых мыслей голос Семочки. – В маминой музыкальной поспишь? Диван там, правда, не очень…

– Я на одну ночь, папуль. В отеле обстановка гнетущая, – соврала я, чтобы его успокоить.

– Амоев, поди, там? Хозяин отеля…

– Да, кажется, приехал. Во всяком случае, Реутов его ждал, – уточнила я.

– Не нравится тебе Гриша? – с нотами осуждения спросил отчим.

– А должен? – неожиданно для себя со злостью ответила вопросом я, подумав, а не сватает ли мне Семочка соседа.

– Ух, ты! – отчим притормозил и обернулся ко мне. – Что, поссориться успели? Говори, Марья!

– Знаешь, что… папа! А давай поговорим! – решилась я.

– Давай, – растерялся он.

– Только я к маме забегу, скажу, что приехала, чтобы отдохнуть в тишине. Нечего ее волновать. А потом сходим с тобой к озеру?

– Хорошо, сходим.

Имея «болезнь» под названием «топографический кретинизм», я только сейчас поняла, что озеро, где я нашла тело женщины, и озеро на окраине села Приозерье – это один и тот же водоем. И если идти вдоль берега, не так уж и далеко можно обнаружить те самые мостки, которыми пользуются жители Камышовки. И, как я прикинула, если нам с Семочкой до оборудованного местными жителями песчаного пляжика топать не больше десяти минут, то их прогулка до спуска к воде займет минут сорок – Камышовка расположена ближе к горам. Зато от психиатрической клиники, построенной Амоевым ближе к трассе, идет асфальтированная дорога прямо до нее. Трасса тянется вдоль озера, а значит, проходит совсем близко к мосткам. Убийца, как сказал Игнат, мог поймать попутку. «А мог и пойти в Камышовку. В клинику его никто не пустил бы, там наверняка мощная охрана. А вот в самой Камышовке у него вполне могут быть знакомые. Только глупо как-то с его стороны туда соваться. Значит, все-таки трасса…» – размышляла я, шагая впереди молчавшего всю дорогу отчима.

Мы прошли мимо пляжа. В озере плескались дети, две женщины и совсем голенький малыш сидели на расстеленном на песке одеяле. У Семочки было свое место чуть дальше от дороги – для рыбалки и просто отдыха. Небольшой, выступающий к воде клочок суши был спрятан за зарослями акации. Три толстых бревна отчим уложил вокруг кострища из красного кирпича, а рядом вбил колья для тента. Аккуратный настил из досок делал удобным сход к воде. Обычно Семочка рыбачил в одиночестве, а я несколько раз приводила сюда Аркашу.

– Давай, Марья, выкладывай, что не поделили с Григорием? – сразу, как только мы уселись на бревна, спросил отчим.

– Я не о нем хотела поговорить! О тебе.

– Нет уж, ответь, не юли. Что вас связывает такое, что вы запираетесь в номере вдвоем, словно любовники на свидании? Вы давно знакомы? Я что-то пропустил? Гришка ведь скрытный парень, молчун.

– Я бы так не сказала… – вспомнила я тут же, как назвала Реутова болтуном.

– Слушаю тебя, дочь, – торжественно произнес Семочка и упрямо замолчал.

– Ладно… Только не надумывай лишнего, заранее предупреждаю. Никаких близких отношений между нами нет и не было. И не строй планов – не будет! – строго произнесла я.

– Хорошо-хорошо.

– А не нравится мне Реутов потому, что много врет. Или умалчивает. Или недоговаривает. И на вопросы предпочитает не отвечать! Я таких людей не люблю, да.

– Ого, как ты его! Говоришь, будто о каком-то другом мужике, а не о Грише. А он – душа-человек.

– Допускаю. По обстоятельствам или по отношению к кому-то. Мне лично он стал врать с первых минут знакомства.

– Это когда вы пошли смотреть, откуда слышны были выстрелы?

– Да-да, он так здорово разыграл удивление, что на второй веранде банкет. А сам точно знал, что там свадьба. Не мог не знать – Анна Тицианова его видела среди их гостей. И вообще, пап, они знакомы.

– Кто? Анна и Григорий? Да откуда же?! Путаешь что-то, девочка.

– На самом деле все логично. Анна близко знает Амоева, Реутов служит у него. Как думаешь, может начальник службы безопасности не знать женщину своего хозяина?

– Ну, дела… Ну, Бедар…

– А теперь, папа, расскажи, что тебя связывает с Амоевым, – перевела я на нужную мне тему.

– С Бедаром, значит… Что ты о нем знаешь?

– Только то, что он владелец кучи отелей и построил клинику в Камышовке. И еще Реутов рассказал, что у Амоева год назад убили родственницу. И убийца вроде как брат жены Григория Денис Мельников. Добавлю, что я никогда Амоева не видела и даже не представляю, какого он возраста.

– Понял… Бедар года на два меня старше, не больше. Не старик еще. Хотя Анна-то совсем молодая женщина… Ну, да это их дело! А ты, значит, хочешь знать, как я познакомился с Амоевым? Ладно, расскажу, тут ничего криминального нет, хотя Бедара в округе тогда считали чуть ли не бандитом.

В восьмидесятом мы с отцом перебрались из холодного Иркутска сюда, на юг. Мне только что исполнилось двадцать.

– А твоя мама?

– Мама… я ее не помню почти, она умерла, когда я был младенцем. Болела и умерла, так сказал отец.

– Ты как-то неуверенно об этом…

– Потому что у меня есть сомнения! Про болезнь! Мы в сам Иркутск переехали из поселка Лугового, где я родился. Отца видел редко, он в основном мыл золото на приисках. Нянчила меня с пеленок бабка Агафья, его мать. Как только ходить начал, так подзатыльник стал главным методом воспитания. Я и учился хорошо из страха,