ты, люблю нашего шахира, — ответил Гуртгельды. — Недавно он оскорбил меня на глазах моих слуг, но я стерпел обиду… А впрочем, что ты так за него стоишь? Он же гоклен.

— Он — туркмен, Гуртгельды! Он туркмен, как все мы. Его песни знает вся степь, а он моложе нас с тобой.

— В том-то все дело! Он молод, но уже берется поучать тех, кто старше его. А впрочем, Реджепкули-бек, есть дела куда более, важнее, чем беседы о поэтах. В знак нашей дружбы я давно хотел подарить тебе своего арабского скакуна…

Глаза Реджепкули-бека не скрыли радости, но он всё-таки преодолел себя:

— Я приму твой царский дар, только пусть майны поют и летают.

— Пусть их! — засмеялся Гуртгельды-бек. — Я ведь только указал птичке ветку, на которой ей надлежит распевать свои песенки.

18

Суфии со страхом поглядывали на Махтумкули: в него стреляли, а он не изменил своих привычек, читает в саду, ездит один на реку и в степь.

Но однажды пришло письмо из родного аула. Его привез купец. Письмо написал Оразменгли, ученик Гарры-моллы. Он писал, что Гарры-молла болен, тоскует по сыну, каждый день, прожитый в разлуке, его убивает.

Махтумкули попрощался с Идрис-бабой, с суфиями и уехал. Один, не дожидаясь попутного каравана.

Ему нужно было преодолеть более семидесяти парса́хов, а каждый парсах равен двенадцати нашим километрам.

19

Ослик, семеня ножками, взбежал на холм, и зеленая долина Сумбара открылась перед Махтумкули. Запахло родным дымом. Родные горы на утреннем солнце словно вырядились в тельпеки из золотого руна.

Летняя жара спалила уже траву, но вечно зеленое ожерелье Сумбара радовало глаза, уставшие от бесконечной пустыни.

Ослик рысцой побежал с горки, и тотчас тревога наполнила сердце Махтумкули. Что-то переменилось в долине.

Кибитки не те, мало кибиток! И на том месте, где жил Гарры-молла, — пустырь.

Ватными ногами подошел Махтумкули к старику, сидящему́ под деревом.

— А, щахир! — узнал яшули. — Не пугайся. Все наши жи́вы. Здесь на нас хивинцы напали. Угнали много скота, сожгли хлеб у твоего отца. Аксакалы решили перекочевать на реку Атрек. Кое-кто из наших не пошел, я тоже остался.

— Благослови, яшули, меня! Поеду в Атрек!

— Да пошлет аллах тебе долгие годы жизни, шахир.

Махтумкули сел на ослика и пустился в путь.

В Атреке он застал свою семью в печали и тревоге. Умерла мать во время набега. Гарры-молла хворал. Семья лишилась почти всего скота и осталась без хлеба. Правда, люди не забыли, что в тяжкий час Азади разделил свой урожай на все семейства Геркеза. Для Азади собрали хлеб и подарили ему дюжину овец.

— Сын мой, ты — дома! — Отец приподнялся и сел. — Я чувствую, как ко мне возвращаются силы.

Махтумкули раздал подарки: отцу, Зюбейде, ее детишкам, ее мужу, Акгыз. Подержал в руках шаль, купленную для матери, и тоже отдал просиявшей Акгыз.

В гости пришел кетхуда геркезов Бузлыполат с аксакалами. Расспрашивали об учебе, о дороге, о жизни на Амударье гокленов, переселенных туда Надир-шахом. Выслушав Махтумкули, старики говорили о том, как тяжело приходится их небольшому племени. Разбойники нападают. И это еще полбеды, вся беда впереди. В трудные времена детей рождается меньше. Нынешняя напасть аукнется через годы, когда в племени будет мало молодых джигитов.

— Сила народа в сохранении обычаев древности, — сказал Бузлыполат и вдруг принялся расхваливать достоинства Акгы́з. Она предана семье Гарры-моллы. Горе, конечно, поубавило ей красоты, но будет у нее муж, и красота вернется.

— Да, — сказали яшули, — отпустить из черты семьи Акгыз неприлично. Десять лет женщина была главной работницей и не уставала ждать мужа.

Махтумкули слушал стариков, и сердце у него останавливалось. Он понял: его судьба решена аксакалами.

— Дакылма! — прошептал шахир слово, в которое входило все, что теперь совершалось: младши́й брат обязан взять за себя жену старшего брата, чтоб оградить его честь.

О законы старины! По этим законам мужчина может взять себе в дом вместо умершей жены ее мла́дшую сестру. По этим законам две семьи могут отдать за́муж дочерей за подходящих по возрасту сыновей из обеих семейств. А могут породниться и три семьи разом, и никто не будет спрашивать согласия молодых.

«Аллах, а как же Менгли!» — Махтумкули сидел, опустив голову, струйки пота сбегали по его лицу из-под тельпека.

Бузлыполат позвал Акгыз и спросил ее:

— Согласна ли ты стать женой младшего брата Мухаммедсапы?

— Я не смею оставить очаг любимого тестя Гарры-моллы, холившего меня, как собственную дочь, — ответила Акгыз. — Поступайте так, как знаете. Я в вашей воле, аксакалы.

И тут стали приходить в кибитку жители аула: одни принимались уговаривать Махтумкули, другие поздравляли — ему досталась такая славная, такая работящая, такая верная женщина.

Пришла и поздравила его с женитьбой тетушка, мать Менгли.

Шахир выслушал всех, не проронив ни слова в ответ.

Когда его оставили в покое, он пошел к ученику отца, Оразменгли, попросил его быть сватом.

Сват вернулся от Менгли с отказом: было сказано, что Махтумкули женится на другой.

Тогда Махтумкули пошел к тетушке сам. Братья Менгли не пригласили его в кибитку, а тетушка вышла и сказала:

— Я хочу своей дочери счастья, а тебя годами нет дома. Да ваша семья и за молоко мое материнское[45] не сможет заплатить. Вы ведь теперь нищие.

Не сдался Махтумкули. Послал к Менгли сестру Зюбейду: пусть договорится, как улучить час, чтоб умыкнуть любимую, а у Оразменгли одолжил коня. Но и Зюбейда вернулась ни с чем.

— Кибитку охраняют братья Менгли с оружием в руках, никого к кибитке не подпускают.

И, не в силах оставаться дома, поехал Махтумкули поклониться могиле своего деда Еначи, а когда вернулся, узнал: Менгли выдали замуж за человека из соседнего аула. За богатого человека.

В тот же день Махтумкули согласился жениться на Акгыз.

20

Каждый день он уходил на охоту и без дичи не возвращался.

— Спой мне новые стихи свои! — попросил однажды Азади.

— Над моими пустынями небо сухое, — ответил Махтукули.

Но однажды в горах застала шахира гроза.

Спрятался он в пещеру: смотрел, как падают на раскаленные камни нити дождя, и сам расплакался, и явились вдруг стихи:

Я бродил по теснинам любви. Лучше, кажется, смерть!

Что за мука! Душа изныванья такого не стерпит!

Если гору любви взгромоздить на небесную твердь,

То обрушится небо, — страданья такого не стерпит!..

Рай бежал от любви и на небе укрылся навек;

Ад, под землю скрываясь, ущельями горы рассек;

Все бежало; остался покорен