Молла назначил день экзамена, и Махтумкули простился с караванщиками, которые уходили в Керки́.

Дни молодой шахир проводил на берегу Амударьи. Местные люди называли ее Джейхун. «Если видим, знаем — она здесь», — так говорили о непостижимой и непостоянной реке люди. В любой час Джейхун могла поменять русло.

Мощный густой поток летел между ненадежными берегами в неверную, дрожащую от страшного зноя даль. Река была как символ жизни. Неведомо откуда являлась, неведомо куда утекала, каждый миг новая. Ее нельзя было ухватить, удержать, чтоб рассмотреть, понять и отпустить, как птицу.

Махтумкули экзамен не пугал: Азади и Нияз Салих были мудрыми и знающими учителями, но волнение не покидало шахира. Экзамен — это сражение молодости с устоями жизни. Это бой за самого себя.

В решающий день Махтумкули пришел в мечеть на молитву зари и потом остался в мечети, ожидая экзаменаторов. Сонно ежась плечами, приходили и занимали место перед одной из колонн ученики. Они перебрасывались между собой словами, вздремывали. Наконец пришел молла. Он сел, опершись спиной о колонну, и возле него заняли места трое мударрисов[42], которые учили разным наукам. Молла оглядел присутствующих, нашел глазами сидящего в стороне Махтумкули и предложил учителям задавать ему вопросы.

Один учитель попросил прочитать на память суру[43] «Пещера».

Махтумкули прочитал.

Другой учитель выслушал первые строки десяти сур, начиная от суры «Паук».

— Он знает Коран наизусть, — установили учителя и задали несколько вопросов по арифметике.

Махтумкули отвечал без запинки.

— Знаешь ли ты «Книгу разъяснения», написанную Аль-Кема́ль ибн аль-Хумамом?

— Эта книга была у Нияза Салиха, моего пира, и он обучал меня по ней.

— Выйди из мечети, Махтумкули, — сказал молла. — Мне нужно посоветоваться с учителями.

«Неужели я показал себя темным? — думал Махтумкули, стоя за дверьми мечети, и вдруг обрадовался: — Если учителя знают много больше отца и Нияза Салиха, я буду умолять моллу оставить меня при этой мечети, чтобы познать то, что ведомо здешним учителям».

— Иди, — сказал ему один из учеников, открывая дверь мечети.

— Садись, сын мой, — молла улыбался. — Друг наш, Махтумкули! На экзамене ты показал столь блестящие знания, что нам приходится сказать тебе горькую для нас правду. У нас ведь не медресе, хотя у меня много учеников, но ты ничему у нас не научишься. Мы знаем столько же, сколько знаешь ты, ибо мы учим наших учеников тоже по книге Аль-Кемаля ибн аль-Хумама. Поищи себе учителя посильнее. Махтумкули. Ступай в медресе Идрис-баба. Там ты найдешь учителей, достойных тебя.

Ученики почтительно проводили Махтумкули до караван-сарая, где он жил, ожидая экзамена, и он, развеселясь сердцем, спел им свои песни, и послушать шахира собралось много людей. Был среди них человек, которого звали Пиркули́.

— Шахир, — сказал он Махтумкули, — я приехал в Чарджуй, чтоб купить необходимое для свадьбы. Я женю своего младшего сына. Мой аул по дороге в Хала́ч. Не почтишь ли ты своим присутствием праздник моего дома?

Махтумкули хотелось поскорее добраться до медресе Идрис-баба, но отказать человеку в его просьбе он тоже не мог.

И славил Махтумкули красоту невесты и жениха на свадьбе в доме Пиркули. Песни молодого шахира всем полюбились, и благодарные люди проводили его до следующего аула, который был по дороге в Халач.

И здесь шахир тоже пел свои песни, и люди в его честь резали баранов и принимали его как почтенного аксакала.

От аула до аула провожали люди Махтумкули. И когда до Халача остался один переход, шахир подумал, что это нескромно — явиться в медресе на прекрасном коне, в сопровождении почитателей.

Тогда он продал своего коня, купил осла, простился с гостеприимными людьми и упросил их не провожать его до Халача, но слава опередила Махтумкули.

Когда он вечерними сумерками подъехал к медресе и постучался в калитку, его встретили суфии[44].

— Кто ты? — спросили они его.

— Меня зовут Махтумкули.

— Ах, Махтумкули, тебе не повезло, — сказали ему суфии. — В Идрис-баба учится определенное число учеников. Все места заняты.

И суфии закрыли дверь перед Махтумкули.

Он долго стоял, разглядывая дверь, не понимая, что произошло. Столько дней тяжкого пути — и эта дверь с орнаментами. Орнамент великолепный. Махтумкули потрогал пальцами хитрую вязь. Дерево было теплое. Золотое закатное небо ласкалось к порозовевшей земле. Слова суфиев показались шуткой.

Махтумкули толкнул дверь, но она была закрыта.

Сокрушенно покачав головой над своей незадачей, Махтумкули побрел по городку, ведя за собой осла. Ослу захотелось пощипать травы, он сошел с дороги и стал. Махтумкули послушался своего осла, потому что не знал, куда идти. Надвигалась ночь, и надо было проситься к незнакомым людям на ночлег.

Мимо на осле проезжал яшули, шахир поклонился ему.

— Кто ты и куда держишь путь? — спросил яшули.

Махтумкули рассказал о своей неудаче в медресе, и яшули весьма удивился его рассказу.

— Сегодня ты переночуешь у меня, джигит! — сказал он, приглашая следовать за собой.

Яшули жил не в кибитке, а в большом глинобитном доме. Платье хозяин носил самое простое, но держал слуг.

Яшули провел шахира в комнату гостей, дал ему шелковую подушку и приказал слуге нести еду.

За едой, отвечая на вопросы яшули, шахир рассказал о себе, о своем путешествии в Иран, об экзамене в Чарджуе, Когда Махтумкули насытился, яшули приказал принести дутар и попросил гостя исполнить песни. Стихи доставили ему удовольствие, он пожелал шахиру доброй ночи, а наутро вместе с ним отправился в медресе.

Двери перед ними распахнулись сами собой.

— Салам алейкум, таксир! — говорили суфии, низко кланяясь яшули.

«Уж не сам ли это Идрис-баба?» — подумал Махтумкули, и не ошибся.

Идрис-баба созвал всех своих учеников и спросил, кто из них вчера так бесстыдно обошелся с Махтумкули. У виновных не хватило духу признаться.

— Махтумкули, ты можешь показать своих обидчиков? — спросил Идрис-баба.

— Нет, — ответил шахир, — я их не запомнил и не узнаю, но пусть они узнают сами себя.

И он передал суфиям стихи: «Лисы, в дебрях пустынь не видавшие борзых собак, намереваются напасть на лежащего льва».

13

В медресе были книги! И скоро Махтумкули прослыл среди суфиев нелюдимым. Он или слушал пира или читал. Прошел месяц, другой и третий. Пришла зима, Махтумкули, не давая себе отдыха, был поглощен чтением ученых трактатов.

Суфии много спорили, в них развивали умение постоять за догмы ислама, но Махтумкули и в спорах не участвовал. Он слушал.

— Почему, Махтумкули, ты избегаешь споров? — спросил его Идрис-баба. — Ты много