Когда я появилась перед ним в коротком платье с юбкой-солнцем, собранной на резинку на бедрах, и черных массивных ботинках на шнуровке, он не скрыл одобрительного взгляда даже под очками. Этот взгляд неожиданно придал мне сил.

Но ненадолго. Как только я села в машину, очень быстро поняла, что даже наедине со мной он намерен продолжать делать вид, что мы едва знакомы и что кроме навязанного родителями дела и мнимого родства нас абсолютно ничего не связывает.

Всю поездку до первого важного гостя он хранил оглушительное молчание, не обронив ни одной даже самой дежурной фразы. Тайком поглядывая на его идеальный профиль, от вида которого сердце болезненно сокращалось, я заметила, что челюсть его напряжена, будто он едет, стиснув зубы. Но понаблюдав еще, я решила, что мне померещилось - невозможно делать это так долго, зубы же просто раскрошатся. Однако это ощущение не покидало меня на протяжении всего времени, что мы находились один на один. Вывод напрашивался сам собой - ему настолько противно мое общество, что он с трудом сдерживает эмоции. От этой мысли эмоции захлестнули и меня, но и я не дала им воли, решив, что меньшее, что мне сейчас нужно, это перепалка с Марселем. Она вряд ли выльется во что-то хорошее, а, скорее всего, закончится так же, как и в прошлый раз - взаимными обвинениями и оскорблениями. Это не то, к чему я стремилась, поэтому поддержала генеральную линию партии и тоже молчала. А что до его напряженной челюсти - ну и пускай зубы себе портит. Его же зубы, не мои.

Но несмотря на бравурные внутренние заявления, я продолжаю исподтишка его разглядывать.

- Хватит пялиться, - произносит он неожиданно в третий вечер работы нашей службы доставки приглашений. - У меня правая сторона лица вся в дырах от твоих глаз-молний.

И до того, как я прихожу в себя и соображаю, как ему ответить, он спрашивает:

- Какой дом?

Я оглядываюсь и вижу, что мы уже приехали в деревню, где продолжает жить моя бабушка Адельштайн. Дрогнувшим голосом я называю номер дома, где прошло мое детство.

- Крайний справа, с красной крышей, - добавляю поспешно.

- В смысле, с терракотовой? - уточняет Марсель с едва заметной ехидцей.

Я поворачиваюсь к нему с глупейшим выражением на лице и улыбкой типичной блондинки.

- Именно. Во-о-он тот голубенький с красненькой крышей.

Для завершения образа тычу пальцем в нужном направлении и жалею, что правильно назвала правую сторону. По закону жанра тыкать нужно направо, а говорить “слева”.

Он паркуется у аккуратного белого забора, и мы входим в калитку, ведущую в палисадник перед домом. Обходим дом вокруг по выложенным геометричными плитами узкой дорожке и заходим в крытый двор со стороны огорода. Можно было постучать в ворота, но я всегда делаю так, чтобы не заставлять бабушку бежать через весь дом. Тем более, чаще застаю ее на любимых грядках. Сейчас для копания в саду уже поздновато, и Полину Лукояновну мы не встречаем ни на клумбах, ни на необъятной клубничной плантации.

Я первой поднимаюсь по высоким ступенькам и, с силой дернув на себя массивную дверь - знаю по опыту, как тяжело она открывается, - вхожу в большую комнату с русской печью в центре. Сразу с порога зову:

- Бабуль, это Агата.

Она появляется из-за печки, в знакомом с детства фартуке и руками в муке. Улыбка на ее лице гаснет, едва она замечает Марселя.

- Здравствуй, Ахатушка, - произносит, характерно хэкая и глядя не на меня, а на моего спутника. - А ты хто ж будешь, добрый молодец?

- Я Марсель Воропаев, рад приветствовать Вас, Апполинария Лукояновна, давно мечтал познакомиться, - отвечает он и улыбается так открыто и лучезарно, что даже я попадаю под действие его обезоруживающей улыбки, а уж о бабушке и говорить нечего.

Люди, способные в принципе выговорить ее имя, сразу получают от нее сто плюсиков в карму, а если они еще и произносят его так легко, не спотыкаясь о двойную “п”, авансом приравниваются к ангелам. У Марселя блестяще получилось и то, и другое, будто он специально тренировался. И в устремленном на него взгляде бабули, конечно, читается безусловное обожание. Она сразу причисляет его к категории хороших мальчиков из приличной семьи, что для нее, несомненно, является лучшей рекомендацией и похвалой, а Марсель разом становится желанным гостем.

- Ну проходите, коль пришли.

Вытирая руки о вафельное полотенце, бабуля старательно маскирует довольную улыбку за хмурым выражением лица, но получается у нее не очень. Без души.

Уж кто-кто, а Поля Адельштайн, урожденная Вахрушева, отлично умеет внушить страх и навести шорох. Даже мой дед, суровый партийный работник, ярый приверженец жестко патриархальных настроений, пасовал перед ней и ни в чем не смел перечить. Длинную и почти сказочную историю о том, как мальчик из традиционной еврейской семьи без памяти влюбился и долго добивался простушку и хохотушку Полю, соседку из дома напротив, я слышала не менее тысячи раз, но неизменно ее любила. Дед был невысоким и неказистым, темноволосым, темноглазым и странно одевался. Тогда как бабуля была первой красавицей не только двора, но и района, ровесники и не только за ней табунами ходили. Но и дед не сдавался. Несмотря на толпу претендентов на ее благосклонность, каждый день упорно приходил к ней и набивался в ухажеры. Она, говорит, что цену себе знала и в его сторону даже не смотрела, но такое немое обожание и настойчивость задевали какие-то неведомые струнки ее обласканной вниманием души. Поэтому, вслух отшивая деда фразой типа “фу, противный, уходи”, мысленно добавляла “завтра снова приходи”. И в итоге предложение приняла именно от него.

И только на регистрации в ЗАГСе узнала, что он Адельштайн. Запротестовала при всех, отказываясь брать его фамилию.

- Да ты соображаешь? - вопрошала во всеуслышание. - Апполинария Адельштайн? Да еще Лукояновна. Меня засмеют мои, и не примут твои. Я оставлю свою фамилию и точка.

Но тут дед уперся и не уступил. Под угрозой отмены свадьбы. Пришлось бабуле согласиться. Единственный раз за всю их семейную жизнь. Но, видимо, эта капитуляция долго резонировала в ее памяти, как душевная травма, и поэтому она, как Лев, сражалась с мужской половиной семьи за право назвать меня не еврейским именем, раз уж фамилию не выбирают. Лев с большой буквы, потому что так звали моего деда.

- Зачем пожаловали? - спрашивает папина мама, когда мы все усаживаемся за щедро накрытый стол.

Пока мы вдвоем его накрывали, Марсель сидел одиноко в углу на сундуке и скучал. А бабушка выспрашивала у меня последние новости.

- Привезли тебе приглашение на свадьбу, - отвечаю, вертя в руках печенье.

- А чего ж по почте не отослали? Чай, успело бы дойти.

- Папа хотел, чтобы мы тебе его доставили, - улыбаюсь как можно шире.

- А чего ж он сам не приехал, не привез? Уже недели две у матери не показывался.

- Ему пришлось срочно уехать, - опережает меня Марсель. - Он очень сожалел, что не сможет пригласить вас лично. Он приедет сразу, как вернется. И обязательно позвонит.