С этим спорить бессмысленно, но возражение находится и у меня.

- Но не в окружении Софии.

Необходимость спорить, как ни странно, останавливает поток слез, они больше не льются, и я встаю к раковине, чтобы смыть остатки их следов. Взять тональник с собой я, конечно же, не догадалась, но у Дарьи найдется подходящий мне тон. Мы с ней одинаково светлокожие.

- Тут ты права, минеральная моя. Но! Даже если этот твой Марсель богат и точно не альфонс, он все равно тогда был с той теткой. Мы обе его с ней видели. Разве нет? - я обреченно киваю. - Ну и какая разница, что не за деньги? Он был на островах с бабой, скорее, с бабушкой, но клеился к тебе. Это по-любому ненормально. Да он спал с вами обеими! - От возмущения Любимова аж подскакивает. - Геронтофил недоделанный.

- Но я назвала его жиголо, - я снова готова рыдать, но сдерживаюсь, сделав паузу и глубоко вдохнув. - Не разобравшись, обвинила в проституции. Что может быть хуже? Особенно, если обвинение несправедливо. Я бы такого не простила. И он не простит.

- Ну не простит, и что? Какое тебе дело? Может, вы больше и не увидитесь. Мы даже не знаем, кто он и почему был с Софией, чтобы сейчас убиваться из-за гипотетических траблов за сказанное сто лет назад неосторожное слово.

Я сижу, опустив взгляд на свои сцепленные замком руки, потому что трабла как раз в том, что мне нужно с ним увидеться, я отчаянно хочу видеть его, быть рядом, говорить с ним. Но понимаю, что он теперь этого не захочет. И даже если окажется, что он какой-то близкий Софии человек и видеться нам придется, я боюсь, что это будет трудно. Невыносимо трудно.

Мне хватило одного взгляда глаза в глаза, чтобы все чувства к нему вернулись. Точнее, они никуда и не уходили, а, задвинутые в не самый далекий угол, только и ждали возможности напомнить о себе, вырваться наружу и сбить меня с ног своей мощью и неотвратимостью.

Этой ночью, анализируя нашу встречу и мою реакцию на нее, я, в конце концов, призналась себе, что для меня ничего не изменилось. Что я по-прежнему до одури влюблена в Марселя, будто наши дни вместе были не два года назад, а только вчера. И что я уже простила ему ту не измену, а женщину - ведь, по сути, это ей он изменял со мной, а не мне с ней. Я знаю, что это не должно ничего менять - факт измены или предательства был, и по отношению ко мне не меньше, чем к той женщине. Знаю я и то, что должна чувствовать все ту же обиду и горечь, и злобу, и гнев, и отчаяние, и унижение, и боль, как в тот вечер, когда увидела их, и потом, когда своим молчанием он подтвердил свою вину.

Но ничего этого я не чувствую. Лишь острое, непреодолимое желание быть с ним.

Я одновременно и хочу этого, и боюсь. Потому что просто не смогу находиться рядом, не имея возможности дотронуться до него, провести рукой по короткому ежику светлых волос, почувствовать их мягкость, вновь ощутить, как они щекочут и ласкают мою кожу. В его присутствии у меня срывает крышу, подгибаются колени, и мутнеет в глазах. Я хочу закрыть их, вцепиться в него и окончательно потерять сознание от его поцелуев и прикосновений. Хочу упиваться им и тонуть в этих ощущениях.

И вот как объяснить все это Дашке, не признаваясь в своей слабости и зависимости от Марселя?

Поэтому я трусливо решаю молчать и отвечаю вовсе не то, что хочу:

- Да, ты права. Какое мне дело до его прощения.

- Вот именно. Подумаешь, интрижка на Мальдивах. С кем не бывало? Если хочешь, махнем туда… - замечает мой испуганный взгляд и неопределенно машет рукой, - ну или в любое другое место и клином выбьем воспоминания о тво… об этом сёрфере.

- Какой клин, Дарьяш? - смотрю я укоризненно. - Как я Тёме твою безумную идею преподнесу?

- Блин, про Тёму я и забыла. Ну ладно, без клина, просто махнем в Европу на пару дней, пошопимся. Когда у тебя последний экзамен?

- Послезавтра. Потом можем и махнуть, - с сомнением, но все же соглашаюсь ненадолго сбежать от свалившейся на меня действительности.

Мне нужна эта передышка.

***

Я остаюсь у Дарьяны до вечера, до прихода Игоря, на его любезное предложение посидеть еще я тактично отвечаю отказом - парень наверняка устал и вряд ли рад необходимости развлекать незваную гостью, пусть и очень близкую подругу своей девушки.

У ворот меня ждет такси, но едва я выхожу на крыльцо, как в кармашке сумочки звонит телефон. Я останавливаюсь посмотреть, от кого звонок - это папа, в третий раз за сегодня интересующийся моим самочувствием. Даже порывался приехать, но я сказала, что не дома. Торопливо помахав Любимовой, принимаю вызов и, заученно отвечая папе, что все в порядке и что ему не о чем беспокоиться, медленно иду по вымощенной красными кирпичами дорожке.

Каждый раз, шагая по ней, вспоминаю Элли и ее деревянные башмачки. Правда, та дорога была из желтого кирпича и вела в волшебную страну, но тут я не буквоедствую.

Сажусь на заднее сидение такси, называю адрес, и папа, услышав это, просит:

- Принцесса, если ты, в самом деле, уже в полном порядке, не могла бы сейчас приехать ко мне? Есть разговор.

Я удивляюсь, но, конечно, соглашаюсь.

- Только я не дома, у Софии, - и папа называет адрес, который я, нажав на отбой, повторяю водителю.

***

Подъезжая к особняку Софии, испытываю безотчетное волнение. Во-первых, это всего лишь вторая наша встреча - ту мимолетную на приеме, когда я рухнула на руки отцу, я не считаю - и мой первый визит к ней домой. Во-вторых, еще на подступах к поселку, где находится дом моей будущей мачехи, в полной мере ощущается атмосфера богатства и роскоши, в которой живет она и ее соседи, и виски сжимаются от страха не соответствовать.

Мы теперь тоже далеко не бедные, но еще несколько лет назад папа был сотрудником пожарной части, хоть и не рядовым, а командовал отделением, а мама трудилась в финслужбе частной мебельной фабрики за МКАДом. Потом, правда, она совершила головокружительный прыжок по карьерной лестнице, из заштатного экономиста дослужившись до статуса директорской любовницы, но нам с папой это никаких бонусов не принесло. Хотя как сказать… Если бы не предательство любимой жены, вряд ли отец стал бы что-то менять в своей жизни. Ему нравилась его профессия, нравилось быть нужным, спасать людей и чувствовать себя героем. А узнав об измене мамы и выгнав ее, отец почти сразу ушел со службы и вместе с другом замутил свой стартап в строительстве. На самом деле, из дома папа ее не выгонял, только из своей жизни. Он сам сначала ушел, оставив всё матери, а меня собирался отсудить по закону, но Инна Станиславовна в тот же день съехала к своему шефу, и папа вернулся ко мне. Потому что я наотрез отказалась уезжать без него, до истерики и угроз сбежать или отравиться таблетками в новом доме. Маме пришлось уступить и тоже надеяться на положительное решение суда, но, к счастью, судья принял во внимание мое право выбора и прислушался к моему желанию, что было, в общем-то, большой удачей.

- Здравствуй, Агата, - лучезарно улыбается мне София, когда я вхожу в сверкающий холл, и я тоже невольно расплываюсь в счастливой улыбке.