Ускоряя шаг, я одолеваю окраинную улицу. Деревянные домики, по мере приближения к выходу из деревни, становятся более бедными и убогими. Палисады запущены: лишь колкие заросли малины торчат сквозь прогалы заборных досок. За покосившимися калитками разрастаются дикие цветы.

Пересекаю трассу и вторгаюсь в заросли кукурузы. Зелёные столбы с лохматыми листьями убегают назад. Початки уже собраны, и теперь, наверняка, лежат в домах на тарелках, аппетитно-золотистые и хрустящие, пропитанные светом, маслом и бесконечностью просёлочных дорог. Хрустят на чьих-то зубах, роняя вкус солнца… Облизываюсь, предвкушая скорый ужин.

Воздух тяжелеет от влаги: того и гляди, земли коснутся первые капли. Кукуруза закрывает меня с головой, заслоняя обзор, и предвкушение дома перекрывает страх. Словно неведомое зло может возникнуть из ниоткуда и прижать меня к земле, похоронив. Здесь душно. Я рвусь между рядов, но не уверена, что бегу в правильном направлении. Но успокаиваю себя: эти места безопасны. Сколько раз я уже ходила этой тропой! И каждый раз это похоже на тайный побег в туалет среди ночи, когда сначала боишься высунуть ногу из-под одеяла, а затем возвращаешься в кровать бегом. Всё закончится быстро. Главное — придерживаться прямой траектории. Тогда, рано или поздно, ряд закончится, и я выйду на открытое пространство.

К середине пути, когда тяжёлый ветер усиливается, а колени начинают упрямо ныть, я прихожу в панику от иррационального чувства. Оно приходит из ниоткуда и внезапно — потоком отборного страха по венам. За мной наблюдают. Я чувствую взгляд, целящийся в спину. Я даже слышу шаги, не согласующиеся с моими. Поначалу они кажутся простым эхом. Но когда монотонное пошаркивание прерывается вознёй, я убеждаюсь, что права. Сердце сдавливает ужас, а горло — удушье.

Останавливаюсь среди рядов. Кругом — зелёная бесконечность. Ничего не слышно: лишь ветер постанывает, приподнимая сухие кукурузные листья. Но интуиция сильнее рассудка. Я боюсь обернуться. Я знаю, что увижу то, что меня испугает. И понимаю, что любая инициатива может породить плохой исход.

Натянутую плёнку тишины, наконец, прорывают шаги. Осторожные, крадущиеся, бережные. И только тогда я нахожу в себе силы сорваться с места и побежать наперерез ветру.

Колкие потоки воздуха разрывают грудь. Сумка колотит по спине, оборки юбки — по икрам. Паника сдавливает мышцы болью, делая их каменными. Удушье нарастает, когда я нахожу в себе силы обернуться через плечо. Мужской силуэт продирается сквозь заросли, следуя точно по моей траектории.

Первые капли дождя ударяют о землю. Вода иглами вонзается в лоб, путается в волосах, стекает на губы. Я прорываю воздух, как торпеда, с одним лишь убеждением. Нельзя останавливаться. На бегу подтягиваю сумку к себе и судорожно шарю по дну. Перьевые ручки, кисти, тетради…

Ключи! Огромная связка ключей! Сомневаюсь, что она мне поможет, но…

Зажимаю кольцо между пальцами. Металлические болванки позвякивают, напевая издевательскую мелодию. Им невдомёк, что я в опасности. И что каждый шаг даётся всё тяжелее.

Одышка и тяжесть в груди становятся невыносимыми, и я снижаю скорость. Он нагоняет меня через несколько секунд. Мужские пальцы впиваются в плечо, но я выскальзываю, как рыба. Преследователь не сдаётся: грубые руки хватают подол моей юбки и тянут на себя. Треск рвущейся материи слишком явен, чтобы его игнорировать. Охнув, падаю в грязь и переворачиваюсь на спину. Поле зрения застилает кукурузная зелень. Плачущее небо, окрашенное закатом, кровоточит над моей головой. Я кричу так, что воздух трепещет. Эхо вторит мне издалека, будто издеваясь. Ни души вокруг — я знаю это. Только я и мой мучитель.

Шероховатые ладони ползут по бёдрам, задирая юбку, и проникают под кружево белья. Я чувствую себя той самой собакой, что мой муж в глубокой молодости привязал проволокой к дереву. Довольное лицо с колючей щетиной на щеках нависает надо мной, как бледная луна. Я не знаю его. В нашу общину он не приходил. Чужие глаза смотрят на меня со странной нежностью и пугающим спокойствием.

— Ну-ну, — бормочет мужчина. — Можешь кричать громче. Мне нравится это. Никто нас не услышит.

Дождь молотит по грязи, поднимая брызги. Кукурузные листья дрожат от капель. Хаотичные их взмахи напоминают движения щупалец. Грубые руки блуждают по моему телу, делая то, что мог до этого только муж. Я уже не пытаюсь кричать. Лишь растерянно смотрю в небо, наливающееся краснотой, и глотаю слёзы. Я снова никчёмна, как и три года назад. Другая, слабая Аресса всегда была здесь — она лишь пряталась под фасадом обретённого счастья. Меня никогда не хватит на большее.

Я чувствую, как преследователь разрывает бельё на мне. Задираю голову в небо, чтобы не видеть его лица и своей беззащитной обнажённости. Твёрдая плоть прижимается к бедру, и я рычу от беспомощности. Собака. Собака…

Клубящиеся тучи изливаются на моё лицо дождём. Перед тем, как ослепнуть от боли, я вижу, как небо разрезает журавлиный клин. И это придаёт мне уверенности.

Толчок. Низ живота разрывает тягучее саднение. Я замахиваюсь. Ключи звенят в руке.

Ядрёно-алое солнце оставляет прощальный блик на головке болванки, когда моя рука уверенно описывает дугу.

Глава 4

Тело

Зара

Когда мы застреваем на узенькой площадке между этажами, предчувствие опасности становится слишком ощутимым, чтобы его игнорировать. Незаметно подкравшись, оно набрасывается на нас вместе с темнотой. Мне хочется верить, что это просто иллюзия. Но только воздух привычно становится гуще, а кровь — холоднее. Значит, не показалось.

Многие говорят, что опасность не пахнет. Склонна думать, что эти люди или не встречали её, или слишком привыкли. Или чересчур любят жизнь, чтобы уделять внимание деталям. Потому что запах опасности невозможно не учуять! Словно пространство сначала резко охладили и спрессовали, сморозив испарину в ледяной бисер, а затем — столь же внезапно нагрели, отпустив на волю. Не подобрать метафору лучше.

Ника рядом со мной дёргается и трясётся, словно сквозь её тело пробегают электрические разряды. И, хотя её лицо скрыл мрак, я прекрасно слышу, как скрипят её зубы.

— Ты тоже чувствуешь? — спрашиваю я. Мой голос дрожит: нужно взять себя в руки, и побыстрее.

— Что чувствую? — отвечает она бесстрастно, и на сердце становится легче. Она поглощена своим страхом. А до меня ей дела нет. Оно и лучше.

— Ну… опасность. Или что-то такое… Неважно, — отрезаю я, поняв, что дискуссия здесь не поможет. Да и нужных слов подобрать я не смогу. Красноречие никогда не входило в