Официант уносит наш заказ. Слух согревает музыка и тихие разговоры посетителей, сливающиеся в уютный рокот. Я слежу за игрой бликов на стекле и, наверняка, глуповато улыбаюсь. Словно школьница, которая вот-вот получит свой первый поцелуй.

Надежды теряют яркие краски, а свет неожиданно тускнеет, когда Терри настороженно произносит моё имя:

— Аресса?

— Что? — бездумно поднимаю глаза. Мне не нравятся интонации, которые приобрёл его голос. Словно звенящий ручей в секунду смёрзся коростой льда. С чего бы?

— Ты что, — говорит Терри спокойно, но холодно, — ешь мясо?

— Да, — отвечаю прежде, чем успеваю осознать вопрос. Даже не вопрос — претензию!

— Да?

— Что-то не так? — добавляю я, наконец уловив суть.

— Да нет, — Терри пытается улыбнуться, но уголки его рта лишь жалко дёргаются. — Извини.

Официант приносит наш заказ, учтиво улыбаясь. Вилки звякают о фаянс. В моей тарелке дымится роскошная отбивная с картофелем. Перед Терри — что-то пёстрое, но печальное, из сырых овощей. Что-то, что лишь раздразнит аппетит, но не прибавит сытости.

Мы разговариваем, но общие темы ускользают, как речная рыба из кулака. Размеренная обстановка становится напряжённой, и кажется, что воздух вот-вот пойдёт искрами. И мы оба знаем, что причина этому — нечаянный вопрос, что обронил Терри несколько минут назад. Нет, меня не раздражает, когда люди интересуются моим рационом — несмотря на недовольство собой, я никогда не придерживалась диет. Но Терри вымораживает содержимое моей тарелки: ароматный кусок свинины, политый грибным соусом, с веточкой фиолетового базилика и круглыми картофелинами. Я чувствую его негодование кожей. И вот это уже мне неприятно. Неприятно и непонятно.

Поужинав и оставив тарелки на столе, мы спускаемся в объятия засыпающей улицы. Огни тускнеют и сливаются с молодой ночью. Глубокая синева укрывает нас плотным пледом. Темнота пахнет бензином и прелыми листьями. Сразу замечаю, что Терри полегчало на воздухе. Он снова начинает непринуждённо смеяться, как в тот сентябрьский день, когда мы впервые встретились.

Мы подъезжаем к разъезду. Описываю круг по сонному кольцу. Сто метров вниз по шоссе, и Терри должен выйти. В двух кварталах отсюда его дом.

Шины скрипят об асфальт. Звук в вечерней тишине кажется особенно пронзительным и гулким. Огни фонарей за окнами машины смазываются и дрожат, вычерчивая зигзаги на запотевшем стекле. Вот и всё.

— Прости меня, Аресса, — говорит Терри неожиданно.

— За что? — я пытаюсь побороть нарастающее негодование.

— За вопрос, — отрезает он. — Я вижу, что он смутил тебя.

— Да ладно, — фыркаю, пытаясь показать, что не задета. Только не получается. — Я ем мясо. И что с того? Мои предпочтения в пище не делают меня уродливой.

Я не верю, что говорю это. Но я знаю одно — это истина. Моя личная истина, что имеет право отличаться от его.

— Пойми меня правильно. Я отказался от этого ещё шесть лет назад, — поясняет Терри. — И теперь, как только вижу, как кто-то ест мёртвое тело, зло берёт. Но не принимай близко к сердцу. Ты не обязана разделять мои взгляды. Твоё право есть то, что тебе хочется.

— Мёртвое тело?!

— Извини, если испортил тебе вечер. Но давай называть вещи своими именами. Свиной стейк — это кусок трупа свиньи.

Я отворачиваюсь, стараясь не рассмеяться от нелепости ситуации и не выплюнуть ужин от отвращения. И чувствую, как моя истина, в которой была убеждена ещё минуту назад, рассыпается по кубикам, как детский конструктор. Ароматная отбивная начинает казаться куском разлагающейся плоти. И это всё — у меня в желудке! Почему его слова так действуют на меня? Почему?

Но другой вопрос занимает меня куда больше. Какое право он имеет говорить обо мне и моих предпочтениях так, словно я его девушка? Почему он лезет в мою голову и изменяет мои программные установки? Зачем стирает записанные умозаключения, заменяя их своими? Почему он имеет дерзость влиять на меня…

Ответ приходит неожиданно. Самое время хватать мечту за хвост, цеплять гарпуном и вытаскивать на свет! И Терри, судя по всему, думает так же. Потому что он не выходит из моей машины до самого дома. И остаётся у меня на ночь.

Нет, ничего не происходит между нами. Мы — взрослые люди — сидим до рассвета на подоконнике и смотрим на звёзды. Терри открывает мне душу, а я позволяю ему делать это. И пусть некоторые его рассуждения кажутся наивными, в них спрятано столько искренности! Он говорит, что люди теряют гуманизм и человеческий облик, грязнут в жестокости, грызут друг другу глотки. Он рассказывает о том, как легко обидеть слабого и сравнять с землёй беззащитного. Когда солнце показывается на горизонте, воспламеняя двор, я понимаю, что никогда не встречала такого открытого и честного человека.

Я не беру мясо в рот с той самой ночи. С той волшебной ночи, которая ни разочаровала, ни дала надежды на большее. Около четырёх утра у меня случился перелом души. Подмена истин и взглядов. Крах мировоззрения и смена точек отсчёта. Этой ночью я поняла, что я сама — журавль. И что небо — во мне.

Большее всё-таки случается. Мы играем скромную свадьбу через полгода. Плюём на возмущение моих родителей по поводу того, что Терри моложе на восемь лет. Я без конца ставлю себя на их место, бешусь и плююсь кровью, но так и не нахожу истинной причины их негодования. Разве что та, которую я отметаю наиболее старательно — эгоизм. Как хорошо было бы оставить себе взрослую одинокую дочь! Подтверждает мои догадки и то, что его родители и слова не сказали по этому поводу.

Терри продолжает зарабатывать фотосъёмкой, я по-прежнему работаю дизайнером. Только многое меняется. Теперь я не стесняюсь выходить на улицу. Мой муж сделал всё для того, чтобы я приняла себя. Для того, чтобы я полюбила каждую складочку на своём теле, каждую прядь выжженных волос, каждый квадратный сантиметр одутловатых щёк. Мною восхищаются в офисе. Да и понять, что смешки на улице адресованы не мне, оказалось чрезвычайно легко.

В нашем доме царят гармония и тихое счастье. И омрачается наша идиллия лишь одним: знакомые всё реже заходят в гости, а родители совсем перестали интересоваться моими делами. Когда я прихожу в родительский дом, мама плачет, а отец молчит, словно меня не существует. И я знаю, почему. Уже знаю… Это вовсе не из-за возраста Терри. Не только они, но и мои подруги и коллеги считают моего мужа странным. И думают, что я