Ладонь, скользящая по шероховатой стене, неожиданно проходится по металлической окантовке, а потом проваливается в пустоту. Я едва удерживаю равновесие и громко охаю. Пытаясь понять, в чём дело, зажигаю спичку. Оранжевое пламя освещает лифтовую шахту. Пустую. Широкий тоннель — тёмный и вонючий, как змеиная пасть — уносится перпендикулярно вниз.

— Осторожно, — говорю я, не оборачиваясь. — Тут открытая лифтовая шахта.

Спичка гаснет, и тьма возвращается. Она ложится мне на плечи, как тяжёлый доспех.

Дальше всё происходит слишком быстро. Сначала я слышу за спиной стремительные шаги. Потом чувствую, как чужие руки толкают меня вперёд.

Я не успеваю сообразить, что происходит. Центр тяжести резко смещается вперёд, и моё тело кренит в шахту. Крик застывает на губах. Пытаясь удержаться на этаже, я выкидываю руки назад и хватаю запястья того, кто меня толкнул. Но мои ладони слишком скользкие. Я успеваю лишь сорвать браслет с руки моей недоброжелательницы.

В следующее мгновение эти руки толкают меня снова, завершая чёрное дело.

Подошвы кед отрываются от пола. Гулкая пустота втягивает меня, опрокидывая в себя. Кувыркаясь, я лечу вниз. Стены больно колотят по спине и голове. Кирпичная кладка вертится перед глазами, как карусель. Свежие ссадины ноют и кровоточат.

Мои мысли занимает одно: спустя несколько секунд, моя жизнь оборвётся.

Когда я падаю на дно шахты, и меня подкидывает, как тряпку, я не ощущаю боли. Лишь слышу громкий хруст в шее, и каждую клеточку тела пробирает странное онемение. Боль приходит мгновение спустя: нестерпимая, горячая. Она окутывает лицо и шею, но не идёт ниже. Я открываю рот, чтобы закричать, но звук не выходит. Пытаюсь приподняться, преодолевая недомогание, и с ужасом понимаю, что не могу пошевелить ни руками, ни ногами!..

К счастью, боль так сильна, что меня быстро накрывает забытье.

Я прихожу в себя лишь когда чьи-то руки открывают мой рюкзак и начинают в нём копаться, выуживая мои скромные и бесполезные припасы. Открываю глаза и снова закрываю их, проваливаясь во мглу. Последнее, что я вижу — стыки кирпичей, измазанные густым цементом, и ржавый мох, проросший сквозь щели. Потом меня уносит вниз бесконечная лифтовая шахта: гулкая туба, пропахшая сыростью.

Когда невидимый кто-то возвращается ко мне, срывает с меня рюкзак, задирает майку и блузку и касается моей спины ледяным металлом, я уже ничего не замечаю и не чувствую.

Интерлюдия

Цвет первый. Зелёный

Десять

Сколько ртов упрекало меня, сколько глаз не желало открыться! И сколько рук разворачивало обратно… Да, я шагала не в ногу с целым миром. Но даже если бы на меня обрушилась тысяча кулаков, я никогда не изменила бы решения.

Он стоил того, чтобы срубить себя и всю свою жизнь под корень. Он заставил меня созидать, уничтожая. Он доказал мне, что каждый конец — это начало. Что у меня гораздо больше сил, чем я могу себе представить. И что самые важные победы даются через боль.

Я снова возвращаюсь в ту осень, где мне тридцать лет и я несчастна. У меня одутловатое лицо, покусанные ногти и выжженные волосы с отросшими корнями. Моя однушка захламлена и неприбрана. Вечера со мной коротают два незримых спутника: депрессия и мигрень. Причина моего опустошения глупа и банальна: пластинка из прошлого, заевшая в голове.

«Ты уродлива», — шепчет подсознание в самое ухо, когда я вижу в зеркале грузную и неуклюжую женщину с морщинками в уголках глаз и целлюлитом на бёдрах. «Тебе срочно надо сбросить вес, иначе со своими-то данными останешься старой девой», — вторят всплывающие в памяти голоса одноклассниц. Кто бы мог подумать, что мелкие травмы юношества за пятнадцать лет разрастутся до настоящей навязчивой идеи?! До трагедии, от которой пульсируют виски и сосёт под ложечкой! И кто бы знал, что этот гвоздь в голове начнёт диктовать мне правила жизни.

Я — графический дизайнер в небольшой гейм-студии. И я всё чаще беру работу на дом. Каждый выход на улицу — пытка для меня. Я убеждена: любой косой взгляд адресован мне — неказистой и уродливой. Я искренне верю, что моё уродство дурно пахнет. А уж как обжигают усмешки, летящие в спину…

Всё, чего я желаю последние три года — услышать, что это несовершенство из зеркала — не я. Вылезти из платьев размера икс-икс-эль, а заодно и из своей щербатой кожи. Поэтому когда подруга дарит мне на день рождения сертификат на двухчасовую фотосессию, я воспринимаю это, как личное оскорбление и издевательство. Высшая степень цинизма презентовать такое уродливой товарке, когда сама напоминаешь фарфоровую куколку! Я не говорю этого вслух, но скептически качаю головой. Подруга, обидевшись, замечает, что хотела лишь снова увидеть во мне человека. И уходит, не проронив ни слова.

Вы это слышали? Она хотела увидеть во мне человека… Я жажду того же, ей ли не знать! И она понимала это, но ранила ещё глубже. Это всё равно, что лечить обожжённого, обливая кипятком! Или проворачивать нож в открытой ране.

Два битых дня я смотрю на бланк сертификата глазом профессионала, ища, к чему бы придраться. Два битых дня я раздумываю, кому бы его передарить, чтобы добро не пропало. В конце концов, я набираю номер, чтобы поинтересоваться, можно ли сдать его обратно. Мне отвечает гипнотически-приятный мужской голос. И за три минуты разговора ни о чём происходит невероятное: незнакомый человек по ту сторону провода заставляет меня согласиться на фотосессию.

Мы встречаемся в выходной в городском сквере, спрятавшемся в кольце из высоток. Земля усыпана разноцветными листьями, а небо, повисшее на ветках, звенит голубизной. Фотограф — мужчина приятной, но холодной наружности — представляется, как Терри. Сначала я не могу раскрепоститься и отпустить собственную тушу в свободный полёт. Но Терри шутит, улыбается и даже хвалит меня. Я быстро понимаю, каких ракурсов он ждёт, и стараюсь соответствовать изо всех сил. К концу фотосессии я уже не думаю о том, что где-то приняла не ту позу или поставила ногу не так. Но после того как затвор щёлкает в последний раз, тоска возвращается и садится на грудь. Одна лишь мысль о том, что я могу увидеть на фотографиях, заставляет сердце съёживаться.

— Можно облегчить тебе задачу? — спрашиваю я Терри. — Я хочу взять фото без обработки и отредактировать их сама.

— В чём дело? — Терри обескуражен.

— Я немного недовольна своей внешностью, — ха! «Немного» это слабо сказано! Знал бы он, что я совершенно себя не принимаю! И что сейчас,