На всякий случай они еще раз взглянули друг на друга.

Да нет, не слишком большие, не слишком маленькие и уж точно не рогатые, мохнатые или странные.

– И у нас родилось такое! – всхлипнула королева. – Такое… Такое…

Она не сказала «чудовище». Но подумала. Они оба подумали.

– Ах, все наверняка не так плохо, – попытался утешить ее король. – Если посмотреть вот так, чуть прикрыв глаза, через ресницы, то кажется, что уже… что вполне… И все еще может уладиться, не правда ли? Возможно, она это перерастет, со временем…

– Ничего она не перерастет! – Королева была безутешна.

Шторы задернули, праздник по случаю крестин отменили.

– Никто не должен ее видеть! – всхлипнула королева. – Никто!

Завтрак

– Никто? – Матрос устремляет взгляд к морю. – Я один спасся? Больше никого не вынесло на берег?

Его рука висит на перевязи, которую искусно соорудила добродетельная госпожа Морсегат, и на лодыжку пока опираться нельзя. Спал матрос в сарае, на мешке с мукой, целый день и целую ночь, и теперь, чертыхаясь, ковыляет по их маленькому пляжу.

Девочка медленно приближается к нему по тропинке. Колени слегка согнуты, чтобы казаться ниже ростом, корсет туго затянут. Она не хотела выходить, но режим есть режим, и он предусматривает утренний променад.

– Мы не можем нарушать правила только потому, что нас посетил незваный гость, принцесса.

Незваный гость, к счастью, не обращает на принцессу внимания. Он сверлит взглядом море, будто ждет, что кто-то из его товарищей все-таки вынырнет из волн. Напрасно ждет, конечно.

– Увы! – говорит госпожа Морсегат. – Мы нашли только вас.

– Медуза мне в глотку! Проклятая буря!

– Не могли бы вы выражаться попристойней? Подобные слова не предназначены для ушей юной впечатлительной девушки.

Матрос, похоже, и не слышит гувернантку. Он с силой пинает волну, будто хочет причинить морю боль, и, наступив на вывихнутую лодыжку, падает на колени в прибой.

– Ай! Тысяча чертей! – Он снова ругается и сплевывает морскую воду. – Билл! Придурок! Идиот! Держал бы руль прямо…

– Пойдемте внутрь, принцесса. Здесь вы ничему хорошему не научитесь.

Пляж усыпан гладкой серой галькой. Матрос загребает горсть и что есть сил швыряет вслед затонувшему кораблю.

– Шурд! Корне́л! Безмозглые идиоты! Теперь я тут один!

– Здесь уместно проявить сочувствие, принцесса, – наставляет девочку добродетельная госпожа Морсегат, уже поворачиваясь к башне. – Нам искренне жаль ваших погибших товарищей, мы понимаем, что вы по ним тоскуете.

– Тоскую? Не собираюсь я тосковать! – Матрос запускает в воду еще камень. – Мои товарищи были остолопы! Непроходимые тупицы! Все как один!

– Если вы в состоянии подняться по лестнице, наверху вас ждет завтрак.

– И хорошо, что они утопли! – снова кричит матрос, но девочка видит, что он утирает глаза и сморкается во что-то белое – вероятно, в ее неудавшуюся вышивку.

Он прокашливается и снова плюет в воду.

Потом все-таки решает позавтракать.

За столом матрос делает все, что девочку учили не делать: глотает не жуя, громко прихлебывает, без спроса накладывает себе добавки. Добродетельная госпожа Морсегат не может его одернуть, ведь он не ее ученик. От взглядов, которые гувернантка в него мечет, девочка давно бы уже съежилась в комок, но матрос преспокойно ест дальше.

Девочка старается не слишком на него пялиться и смотрит себе в тарелку.

Принцессы едят по чуть-чуть. Пару листочков салата. Один-другой кусочек помидора. Раз в неделю яичко всмятку. Она вечно голодна. Но по-прежнему слишком грузна и каждый день, затягивая корсет, вынуждена задерживать дыхание все дольше. Однако стройная талия важнее дыхания, а талия принцессы должна быть осиной.

Проглотив месячный запас яиц, матрос утирает рот скатертью. И только потом отрывает глаза от тарелки.

– А где я вообще? – спрашивает он. – Что вы здесь делаете? Тут же … – он бросает взгляд в окно, – ни шиша нет.

Он с трудом встает и, хромая, обходит башенную комнатку. Оглядывает стулья и пюпитры, шкаф, стены с полками, уставленными гравюрами, корзинами для шитья, поучительными книгами:

«Все, что позволено и полезно знать юной барышне»,

«Гимнастические упражнения и диеты»,

«Семь добродетелей и их практическое применение».

– Семь добродетелей, – бормочет он. – Да ладно! Семь морей, вот это я знаю. Черное, Красное, Тихое…

– Как интересно! – Госпожа Морсегат принимается составлять тарелки. – Возможно, когда у нас будет урок географии, вы могли бы указать на карте места, которые посетили?

– Конечно, я везде бывал. – Он бросает взгляд на девочку, та утыкается глазами в тарелку. – И думал, что уже все повидал…

– Но не сейчас, увы. Как обычно, у нас плотная программа.

– Да? – удивляется матрос.

– Конечно. Принцессе надлежит получить всестороннее образование, а это не шутки!

– Нет?

– О нет, что вы! Ей еще столькому предстоит научиться, прежде чем она будет готова к важнейшему дню в ее жизни. И я бы не сказала, что обучение продвигается так уж стремительно.

– Вот как… – отзывается матрос.

Две пары глаз смотрят на принцессу-чудовище, сидящую на слишком маленьком стуле. Ее колени едва помещаются под столом.

– Но мы не отчаиваемся. В терпении – спасение. Не так ли, принцесса?

Девочка отодвигает стул, встает и идет к себе.

– Принцесса! – кричит гувернантка ей вслед. – Когда мы выходим из-за стола, то говорим: «Благодарю, я достаточно подкрепилась».

Но девочка уже захлопнула дверь своей комнаты. До нее доносятся слова матроса:

– Я еще недостаточно, э-э-э… подкрепился. Можно еще?

Уменьшающие зелья

О, принцесса росла, еще как, – росла, да не «перерастала». Когда она играла, в пустых коридорах подрагивали зеркала. Когда плакала, сотрясался дворец. А плакала она часто. От ее рыданий у королевы начиналась мигрень.

– Так поди утешь ее! – говорил ей муж.

Королева пожимала плечами.

– Но что я ей скажу?

– Как что? Что-нибудь ласковое.

Однако при виде дочери ничего ласкового королеве в голову не приходило. Такая мохнатая, такая зубастая, такая огромная… Королеве хотелось иметь дочурку, которую можно красиво наряжать, гордо возить по городу в открытой карете. И еще ей хотелось время от времени давать балы или принимать гостей. Но с этим в доме ни о каких развлечениях не могло быть и речи.

И ни один доктор не знал, что делать.

Уменьшающие зелья, контрастные ванны, кисломолочные диеты – ничто не помогало, ничто не меняло внешности маленькой принцессы.

– Что ж, сир, порой карты ложатся так, – заключили доктора. Им пришлось повысить голос до крика, чтобы заглушить плач, доносившийся из детской. – Остается только с этим смириться.

– Какой от вас прок? – рявкнул