Шрифт:
Закладка:
Выходит, все это неправда.
Лиза пятится к двери, запинается о ведро, падает в лужу. Но думает только об одном.
– Анна! – визжит она. – Анна, уходи, Анна, иди домой. Скорее!
Похоже, сегодня сестра вдруг решила не спорить: Лиза слышит, как она торопливо спускается по лестнице. Хлопает дверь кладовки, одновременно внизу открывается входная дверь.
Шаги в коридоре.
Шаги на большой лестнице.
Она пытается закрыть дверь, но руки дрожат, а дорогу преграждает ведро. Она ногой отбрасывает его в сторону. Но оно гремит, на полу беспорядок – швабра, ведро, огромная лужа, – и все это вместе ее выдает.
– Лиза, ты наверху? – зовет пастор. – Что это за мокрота на лестнице?
Лиза замерла посреди коридора – словно на рельсах, по которым к ней мчится поезд.
«Слава богу, что Анна ушла, – только и думает она. – Слава богу, что она ушла домой».
VII
Но Анна не ушла домой. И не думала уходить.
Тихо-тихо она поднялась обратно наверх по задней лестнице, ступенька за ступенькой, и остановилась в конце коридора за углом. Так ей слышно все.
– Эх, Лиза, Лиза, Лиза! – раздается голос пастора. – Ну вот! А я-то думал, тебе можно доверять. – Преподобный странно, невесело смеется. – Честно говоря, не ожидал, что у тебя хватит духу зайти в ту комнату. Такая трусливая мышка!
Анна слышит тихий плач сестры. Отлично!
– Ну что с вами, женщинами, делать? Почему от вас никогда нет покоя? Что Ева с яблоком, что Пандора с ящиком. Вы просто не способны держать себя в руках.
«А теперь тихонько вниз, – думает Анна. – И домой, ждать». Лизу, которая скоро вернется: уволенная, отосланная, опозоренная. А потом, будем надеяться, и преподобного, который признает, что сделал неправильный выбор. И спросит, нельзя ли ему исправить ошибку, выбрать подходящую сестру.
– И к чему это приводит? Только к несчастью. Ты сама виновата, Лиза. Сама виновата в том, что сейчас произойдет.
«Это точно», – думает Анна. Она крадется через кладовку к задней двери. Ее здесь не было, что бы ни сказала пастору сейчас Лиза. Она не нарушала никаких правил, она не ступала в запретную комнату, она – нет, отныне и до конца жизни она будет послушной и хорошей девочкой.
Она уже хочет повернуть ручку двери, как слышит крик сестры.
Анна в растерянности замирает на месте. Этого она не ожидала. «Опять малявка сцену устроила!» – думает она сперва, но тут раздается и резко обрывается еще один крик, и она уже не думает.
Ее голова опустела, и нет сил шевельнуться.
Она вдруг видит себя давным-давно, девчушкой лет пяти. Ей тогда приходилось целыми днями нянчить маленькую сестренку, которая лежала в кроватке и сквозь решетку улыбалась ей. Эти щечки, эти глазки, эти сладкие губки! Анна учила малышку ходить, бесконечно пела ей песенки, таскала за собой по всей деревне. И вдруг Анна перестает думать как Анна, перестает быть разумной, послушной и хорошей. Она рывком разворачивается и бросается к лестнице, обратно наверх.
Посреди коридора темная фигура крепко держит сестру, кажется, за шею… Не может быть, как такое возможно? – и все же Анна видит это собственными глазами. Сестра извивается, отбивается, но ей, конечно, не одолеть великана в черном пальто, и Анна, которая уже не Анна, наклонив голову, со свирепым рыком кидается на него.
От неожиданности преподобный теряет равновесие. А пол у лестницы весь в лужах.
Падая, он с изумлением смотрит то на одну сестру, то на другую, на красивую и на невзрачную, отпускает красивую, а невзрачная толкает его ногой, и он только успевает удивиться тому, как сильно может пинаться эта девчонка, его ботинки уже теряют опору, а руки еще пытаются ухватиться за перила, но сила тяжести опережает их, и он летит вниз. Со стуком и треском его голова бьется о ступеньки, одну за другой. Последний удар – и тишина.
Теперь черед Анны плакать. Лиза встает и берет ее за руку.
Они спускаются по лестнице. Сначала медленно, ступенька за ступенькой, потому что не хотят смотреть на то, что лежит внизу, а потом очень быстро, чтобы поскорее проскочить мимо: а вдруг он зашевелится и ухватит кого-то из них за лодыжку? Но нет. Никто, кроме них, тут больше не шевелится.
Дрожа, они бегут по длинному коридору. У самой двери Анна оборачивается.
Человек в черном пальто так и лежит там, голова на полу, ноги на ступеньках. В тени лестницы вместо его лица видно лишь светлое пятно. И борода. Густо-черная. Почти синяя.
Шиповник
I
Девочки родились в один день, у одной матери. Но не слишком походили друг на друга.
Одна из них была милей и красивей. Пела чуть мелодичней, училась лучше. И отличалась от сестры еще кое-чем.
– Насколько я могу судить, мы мало что можем сделать, – сказал доктор. – По правде говоря, ничего. Мне очень жаль. – Подобно злому колдуну, он поставил на календаре грозный крестик. – Вот сколько ей осталось. Возможно, она протянет еще несколько месяцев, но, боюсь, не дольше.
Говорил доктор тихо, но все – отец, мать и сестры – испугались так, будто он прокричал эти слова во весь голос.
Девочки с мамой расплакались, отец сжал кулаки, будто хотел кого-то ударить. Доктор мгновенно нырнул под стол, и отец ударил по столешнице.
– Нет! – воскликнул он. – Нет, я не согласен! Этого не будет! Нет!
Дома отец тут же принялся писать всем лекарям в окру́ге и за ее пределами. Поскольку платил он хорошо, они приезжали и осматривали девочку, которая теперь все больше лежала в постели. Доктора ощупывали и мяли ее, кололи иголками, заглядывали так глубоко внутрь, как только могли, но в конце концов говорили одно и то же.
– Осталось недолго. Несколько месяцев. Или недель.
– Не может такого быть! – не выдержал как-то отец. – Наверняка найдутся доктора и поумней! Получше этих шарлатанов!
– Не позвать ли мне сестру? – предложила мать. – А ну как она знает, что делать?
– Эта старая ведьма? От нее-то что толку? – рявкнул отец.
Он больше не мог сидеть, стоять, спать. Он искал лекарей, все более редких, из дальних стран, в масках и в странных одеяниях. И все более дорогих. Врачеватели исполняли перед девочкой загадочные песнопения,
