Шрифт:
Закладка:
Думаю, что этими своими звонками Юрий Михайлович, во-первых, показал мне, что для него это дело незнакомое (и он лично к нему никакого отношения не имеет), и, во-вторых, давал отбой всем тем, кто затеял очередное нападение на нас.
Примерно полтора года шла борьба за Центр. Все это время я не мог нормально выспаться, в полную силу работать и оперировать. Фактически я болел и начал выздоравливать только после того, как эти атаки удалось отбить. То, что нам удалось выстоять, меня и поставило на ноги. А ведь были такие дни, когда все вокруг словно бы вымирало. Ни одного даже случайного телефонного звонка! В таких ситуациях ощущение такое, точно тебя уже закопали.
Зинаида Гавриловна, мой секретарь, у которой я пятый директор (после Бакулева, Колесникова, Бусалова, Бураковского), прямо-таки с восторгом забегала в кабинет и говорила: «Лео Антонович, вам звонят! Правда звонят! Возьмите, пожалуйста, трубочку!» И глаза у нее были такие счастливые.
Глава пятая. Будни директора
Власть
Как человек, у которого было очень трудное детство, да и юность была не сахар (в основном приходилось жить на стипендию), я прекрасно отдаю себе отчет, насколько тяжело живут врачи, сестры, санитарки. Кто-то лучше, кто-то хуже. Но я за все время директорства уволил двух человек. За взятки. Причем одна из этих молодых женщин была молодой мамой, племянницей моего хорошего товарища. Она работала в реанимации. Я должен был сделать так, чтобы процесс не распространился. Это было больше двадцати лет назад…
С того времени ни один человек не был уволен. Потому что я себе ясно представляю картину. Вот он уволен. Он приходит домой. А там завтра будет нечего есть. Поэтому для меня это очень важный момент: лучше человеку предложить какую-то другую работу здесь же.
Так что моя власть – какая она? Тем более в Центре, где находятся тяжелые больные, а врачи работают не за те деньги, которые они получают. Свою власть я использую для того, чтобы добиваться максимально лечебной помощи для больного. Поэтому операции должны начинаться по графику. Я очень жестко разговариваю со своими знаменитыми профессорами, чтобы они вовремя являлись в операционную. И сам прихожу вовремя. Я считаю, что в управлении персоналом самое главное – это собственный пример. Меня нельзя обвинить в невежестве, потому что я много читаю и читал всю жизнь. Когда я только пришел в этот институт, мануально я был абсолютно подготовлен. Мне повезло, что в самый пик развития отношений между советскими и американскими кардиохирургами благодаря знанию английского языка я каждый год один или два раза бывал в Штатах. И там все время проводил в операционной. Американские хирурги брали меня на операции по согласованию с администрацией и давали сделать какой-то этап. Они знали меня, видели, как я оперирую у себя на родине.
Все это вкупе дало мне возможность долгие годы руководить коллективом и еще 18 лет быть заместителем Владимира Ивановича Бураковского. Хотя без проблем не обошлось.
Мне было тридцать пять лет, когда Бураковский меня выдвинул на должность заместителя директора. И я поехал в отдел кадров в Академию. А мне родители жены из заграничной командировки привезли джинсовый костюм. Я как раз в нем был в этот день, потому что заранее не знал, что я туда должен ехать.
Я не успел вернуться домой, а Бураковскому уже позвонили. «Это что? – говорят. – У тебя нету человека с другой фамилией?» И два с половиной года меня не утверждали в этой должности. А потом президентом Академии стал Николай Николаевич Блохин, он меня знал как врача и тут же утвердил заместителем директора.
Защита врача
Проблема, которая лично меня очень беспокоит, – это защита врача. Во всем мире схема такая: больной приходит со своей страховкой, а у врача – своя страховка. И если есть претензия у пациента, он обращается в свою страховую компанию. Та при необходимости может обратиться в надзорные органы. Но, как правило, они обсуждают этот вопрос первоначально со страховой компанией, представляющей врача. Это очень важно, чтобы в обществе не было такого агрессивного предубеждения, когда пациент заранее уверен, что все врачи плохие и думают только о деньгах. Вы себе не представляете, какие я иногда получаю письма, которые пишут родственники. Они ничего не стесняются! Так быть не должно. Мы сегодня уже испытываем определенный недостаток врачей вообще, я не говорю о квалифицированных врачах. Вот поэтому обе стороны должны иметь одинаковую возможность защищать себя: особенно это касается рисковых специальностей.
Представьте себе: рождается ребенок с синдромом гипоплазии левых отделов сердца. Это значит, что у него вообще нет левого желудочка, который формирует артериальное давление. У него нет митрального клапана. У него аорта 2 мм вместо 7–8 мм. Она питает только коронарные сосуды, поэтому малыш и родился живым. Мы делаем так называемую гомодинамическую коррекцию. Он, конечно, никогда не будет играть профессионально в баскетбол. Но после таких операций люди нормально живут, многие из них женятся, имеют детей. До 80–90 лет они не доживут, но 50–60 лет проживают. Это стоит того, чтобы за них бороться. Есть книжка, которую написали мамы, у которых родились такие дети. Ребятам уделяется очень много внимания, поэтому они растут ласковыми, внимательными и полезными для общества.
В течение первого года ребенок с синдромом гипоплазии левых отделов сердца должен пережить три операции. Но игра стоит свеч, это живой человек. Риск в течение этих самых трех операций может достигать 40 % в зависимости от выраженности патологии. Сколько бы вы ни говорили об этом пациенту, он не слышит. Он считает: раз согласился врач, значит, он был уверен, что у него получится. А не потому, что хотел сделать все возможное.
Или вот взрослый больной, который перенес тяжелый инфаркт миокарда и у него образовалась аневризма (выпячивание стенки сердца). Для того чтобы он дальше жил не хуже, чем до инфаркта, надо убрать эту аневризму определенным образом. Есть специальная техника, называется «геометрическая реконструкция левого желудочка». Почему так? Когда кровь
